Предыдущие главы: 1, 2, 3, 4, 5 (начало), 5 (продолжение), 6, 7 и 8, 9, 10 (начало), 10 (продолжение),11,12, 13 и 14, 15, 16, 17, 18 (начало), 18 (продолжение), 19, 20 и 21, 22, 23

24

Так как тренировочный лагерь в Лэйк-Форест находился всего в 35 милях от Чикаго, я был в курсе приготовлений копов, которые собирались остановить людей, направлявшихся протестовать на съезд Демократической партии. Я чувствовал себя изолированным и отрезанным, потому что застрял в футбольном лагере, и искал способ внести свой вклад в политическую борьбу. Однажды вечером я спросил Рика Сортуна как он смотрит на то, чтобы составить петицию в поддержку Юджина Маккарти и проверить, сколько футболистов её подпишут. Рик считал, что Маккарти едва ли является реформатором и не сможет принести необходимые обществу изменения, даже если будет избран в президенты. Тем не менее, он согласился, что петиция будет хорошим способом проинформировать игроков о предстоящем противостоянии сторонников войны и мира на съезде демократов.

После обычного вечернего собрания я и Рик вместе с Дэйвом О’Брайеном и Чаком Логаном пошли выпить пива. С их помощью я написал петицию, которую постарался выдержать в максимально нейтральном тоне:

«Вследствие критического состояния, в котором находится Демократическая партия и нация, мы, профессиональные футболисты, считаем необходимым выразить поддержку сенатору Юджину Маккарти в качестве кандидата на пост президента США от демократов. Как профессиональные футболисты и неравнодушные молодые люди, мы поняли, что страна нуждается в позитивной и прогрессивной политике сенатора Маккарти по отношению к Вьетнамской войне и городскому кризису. По нашему общему мнению, позиция сенатора Маккарти по ключевым вопросам, которые стоят перед нацией, отражает мнение молодежи и прогрессивно мыслящих людей старшего поколения этой страны. Если мы хотим спасти концепцию и практику демократии, то выдвижение сенатора Маккарти на выборы необходимо. Поэтому, будучи неравнодушными молодыми людьми и профессиональными спортсменами, мы поддерживаем сенатора Маккарти».

На следующий день я позвонил президенту клуба Сторми Бидвиллу и прочитал петицию. Она ему понравилась, и он дал своё добро. Тогда я распространил петицию, не ожидая, что она найдет поддержку. Однако её подписали сразу 17 парней, включая таких именитых футболистов как Чарли Джонсон, Джон Роланд, Дэйв Уильямс, Боб Рейнольдс, Рой Шиверс. Больше всего меня удивило то, что петицию поддержал Бобби Джо Конрад. Он пришел в лигу из «Техас A&М» и был старшим ветераном, о котором я знал совсем немного. Я предполагал, что он придерживается правых взглядов, но когда я попросил его поставить свою подпись, он ответил: «Конечно, я подпишу. А есть место, куда можно отправить деньги в поддержку Маккарти?»

Я позвонил Китти Мэдсен, жене Марвина Мэдсена, сторонника Маккарти, и зачитал ей по телефону копию петиции. Являясь главой «Новой демократической коалиции», Мэдсен был одним из немногих делегатов от штата Миссури в лагере Маккарти. На следующий день он созвал пресс-конференцию, на которой изложил стратегию действий сторонников Маккарти в Чикаго. В конце мероприятия он зачитал нашу петицию и раздал копии прессе.

Ни слова о петиции не появилось в газетах Сент-Луиса, хотя в штабе Маккарти перевели её в форму телеграммы и разослали всем делегатам от Миссури.

После возвращения с выставочного матча против «Нью-Йорка» я, Рик и Дэйв О’Брайен отправились на съезд. Мы поговорили со множеством делегатов от Миссури и ушли оттуда, оказавшись под сильным впечатлением от цинизма и лицемерия этих стариков. В итоге мы оказались на вечеринке в штабе Маккарти, пока снаружи происходили беспорядки. Мы не могли себе позволить оказаться под арестом, хотя я и Рик понимали, что на улице находятся наши люди.

Я выиграл борьбу за место стартового правого лайнбекера. Первую игру сезона против «Лос-Анджелеса» в гостях мы проиграли. Следующим был матч в Сан-Франциско. Бэкфилд «Фотинайнерс» состоял из Гэри Льюиса и Кена Уилларда, и вместе они были самым физически мощным тандемом, с которым нам предстояло встретиться в том сезоне. Бывший раннинбек «Кардиналс» Джон Дэвид Кроу был их стартовым тайт-эндом, а Сонни Рэндл, ещё один бывший «кардинал», вышел в старте сплит-эндом. В первой четверти «Сан-Франциско» оказался в ситуации 3-и-1. «Фотинайнерс» разыграли «37 slant» — комбинацию, которая была направлена прямо через мою зону. Я легко избавился от блока Джона Дэвида, ускользнул от сорвавшегося гарда и ударил Льюиса лбом, поймав его чуть выше колена. Он свалился на землю как мешок с навозом и не смог пройти необходимый для первого дауна ярд. Я встал на четвереньки и «понюхал траву». (Когда я получал по-настоящему сильный удар в голову, для меня трава приобретала особенно едкий аромат, и если я его чувствовал, то понимал, что меня оглушило.) Я ушел на бровку, понюхал нашатыря, и моя голова прояснилась.

То воскресенье стало длинным днем для нашей защиты. Мы провели почти 80 розыгрышей на жаре, которая тогда стояла в Сан-Франциско. В 4-ой четверти Гэри Льюис побежал «37 flow» в мою сторону. Как только он стартовал, то увидел, что мы перекрыли все проходы, тогда он развернулся в другую сторону. Я начал его преследовать, выкинув из головы всех игроков «Сан-Франциско», которые могли меня заблокировать. Когда я приблизился к Льюису, Ховард Мадд ударил меня со слепой стороны. Это был один из самых жестких блоков, которые я получал в профессиональном футболе, и я буквальном смысле отлетел в сторону, приземлившись на затылок. Просматривая запись игры, я заметил, что после падения я приподнялся, увидел, что Льюиса вот-вот захватят, и снова упал. Меня не вырубило и не оглушило, я просто был ошеломлен силой удара Мадда и последующим падением на землю.

По дороге в аэропорт меня начало тошнить. Сначала меня посадили на самолет, но потом вызвали скорую и отправили в госпиталь, потому что врач команды предположил, что у меня серьезное сотрясение. Приступы тошноты продолжались еще пару часов, и потом мне, наконец, удалось уснуть. Рентген не показал повреждений черепа, и на следующий вечер я вылетел в Сент-Луис вместе с нашим врачом Фредом Рейнольдсом.

Во вторник во время просмотра записи игры я почувствовал довольно прохладное отношение к себе со стороны тренеров, хотя судя по пленке я провел отличный матч. Доктор Рейнольдс сообщил мне, что я не смогу сыграть против «Нью-Орлеана». На той неделе я совсем не тренировался, хотя посещал собрания. Я пропустил игру против «Сэйнтс», в которой «Кардиналс» добились первой победы в сезоне. Ко вторнику головные боли прошли, я тренировался всю неделю и вышел в старте против «Далласа». Пару раз мне серьезно доставалось, в частности когда я захватывал Дона Перкинса, самого жесткого раннинбека лиги после ухода Джима Брауна на пенсию.

Я провел хорошую игру, но сразу после её окончания на меня обрушились сильнейшие головные боли, которые продолжались до пятницы следующей недели. Я посетил Рейнольдса, и он явно был обеспокоен моим состоянием. Он думал, что я слишком рано вернулся к работе и, должно быть, усугубил сотрясение, полученное в Сан-Франциско. Он подверг меня нескольким тестам, но ничего не нашел. Я помню, что та неделя сопровождалась постоянной головной болью и чувством нереальности происходящего вокруг, мне порой сложно было осознать, где я нахожусь или что делаю.

Следующим матчем после «Далласа» был выезд в Кливленд. Я остался дома и смотрел игру по телевизору. Неделя после игры с «Каубойс» была странной. Хотя я посещал собрания, тренеры отказывались со мной говорить. Наконец, в четверг Друлис поинтересовался моим самочувствием. Ясно, что они с подозрением отнеслись к моей травме – она была неявной, её нельзя было вылечить водными процедурами или обезболивающими. Когда дело касается головы и сознания, футбольные тренеры становятся подозрительными. Они были бы счастливы, если бы мозг был таким же простым и предсказуемым механизмом как бицепс. Они считали меня странноватым и не были уверены, что полученные в Сан-Франциско и Далласе удары не сделали меня слишком странным для того, чтобы согласиться с рутиной профессионального футбола. В итоге они решили оставить всё как есть После игры с «Кливлендом», которую «Кардиналс» выиграли, я продолжил выходить в старте и в оставшихся играх показал отличный футбол.

В том году мы играли против «Балтимор Колтс», и впервые в своей профессиональной карьере мне довелось сыграть против Джона Мэкки, моего товарища по «Сиракьюз», а сейчас одного из лучших блокирующих тайт-эндов НФЛ. Мне не терпелось выйти против него с тех пор, как мы оба пришли в лигу в 1963 году, но кроме нескольких выставочный игр у нас не было шанса встретиться. Во время одного из драйвов «Балтимор» стоял на нашей 3-ярдовой линии и угрожал занести тачдаун. После просмотра записей на протяжении всей недели я запомнил, что любимым гол-лайн розыгрышем «Балтимора» был «37 straight», который использовал умение Мэкки выставлять блоки. Эта комбинация была направлена прямо на меня. Мэкки подошел к линии и принял стойку. Он перенес вес своего тела вперед, и его локоть слегка подрагивал. Это всё что мне было нужно, чтобы понять, что розыгрыш пойдет в мою сторону. Я занял стойку чуть ниже обычной, и как только Мэкки сдвинулся на дюйм, я ударил его локтем в грудь и протащил на пару ярдов в бэкфилд. Джон проворчал: «Хороший удар, мужик». На втором дауне «Балтимор» прорвался по центру и установил мяч на 1-ярдовой линии. На третьем дауне я увидел, что Мэкки опять принял свою стойку, а его рука дрожала. В этот раз я присел пониже, потому что в прошлый раз мне удалось его удивить. Мой взгляд приклеился к его шлему, так как Джон, как и многие другие тайт-энды, перед стартом слегка наклонял голову вперед. Поэтому, как только я увидел это движение, то зарядил ему локтем и сумел уйти от блока. Я увел Джона на ярд вглубь поля, и розыгрыш был остановлен без продвижения. В конце концов, на последней попытке «Балтимору» удалось занести благодаря пасу на Тома Мэтта. Разбирая запись во вторник, Дик Ворис, который ранее тренировал в западном дивизионе и следил за игрой Мэкки с момента его прихода в лигу, сказал, что я сыграл против него лучше, чем любой другой лайнбекер. Я был безмерно рад это услышать – я играл против лучшего из лучших и вышел победителем в этой серии розыгрышей.

В 1968 году я выступал хорошо, потому что хотел доказать самому себе больше, чем кому-либо ещё, что могу играть в НФЛ. После неровного старта, когда мы проиграли 3 из 4 матчей, нам удалось одержать победу во всех оставшихся играх за исключением одной против «Балтимора», который в том году стал чемпионом.

После сезона я забрал свой бонус в $6 000 и задумался о неопределенности, в которой находился всего несколько месяцев назад. Я доказал своё умение играть тренерскому штабу и преодолел страх и неуверенность относительно выступления в НФЛ. Теперь предстояло двигаться дальше. Чтобы отпраздновать мой успех мы со Стэйси отправились в двух недельный отпуск на Виргинские острова. Я всё ещё не понимал, что буду делать, и жил в сиянии хорошо проведенного сезона. Меня беспокоила одна вещь – я чувствовал, что добрая часть моей жизни осталась неосуществленной и для того, чтобы продолжать играть в футбол с той отдачей, которую я показал в 1968 году, мне придется пойти на большой компромисс с самим собой.

Единственное, что ожидало меня по возвращении из отпуска, это учеба в аспирантуре Университета Вашингтона. Я возобновил занятия, хотя чувствовал, что университетское окружение теряло значение в моей жизни. Я много размышлял о том, кем являюсь, но так и не смог узнать свое истинное мнении о многих вещах. Если коротко, то в моей жизни было много противоречий. Тогда в конце марта 1969 года я посетил пятидневный курс Сеймура Картера в Институте Эсален. Мой опыт в Эсален был, без преувеличения, значительным. Я очень четко увидел противоречие между ощущениями от опыта в Эсален и опыта, который я получал, занимаясь футболом. Со школы я использовал маску «футболиста», чтобы противостоять миру. Здесь располагалась моя главная линия обороны, и здесь же я нашел источник одобрения и признания. Ещё я понял, насколько я был отчужден от своего собственного тела. Я знал мое тело лучше, чем многие люди знают свое, но я думал о нем и использовал его как машину, вещь, которая должна быть хорошо заправлена, смазана и отремонтирована для того, чтобы выполнять определенную работу. Мои пять дней в Эсален подарили мне хорошие ощущения. Я получил некоторое представление о себе и понял, что настоящий «я», который скрывался под шлемом, был живым, мог чувствовать и думать.

Я как никогда прежде осознал, что моя роль футболиста была пустышкой. Она мешала мне общаться с другими людьми. Эсален стал для меня исходной точкой и новым началом.

Президент фирмы из Сент-Луиса Сэм Дардик получил контракт по программе «Образцовых городов» (проект правительства США по борьбе с бедностью в городах – прим. пер.) в Канзас-Сити. Он нанял меня в качестве консультанта. Наш офис располагался в гетто Канзас-Сити, и моей задачей было составить список изменений, которые хотят увидеть жители районов, в которых предполагалось внедрить программу «Образцовые города». Наше предложение по контракту было принято руководителем программы. Когда я вернулся из Канзас-Сити, то заглянул в офис «Кардиналс» на Буш Стэдиум, чтобы взять бутсы и пойти потренироваться. Пока я сидел в кабинете нашего пиар-директора Джо Поллака, туда зашел тренер ди-лайна Дик Ворис. Я с улыбкой спросил: «Привет, тренер, как дела?» Он посмотрел на меня и сказал: «Когда ты пострижешься?» Мои волосы были не такими уж длинными, я только слегка отпустил их за межсезонье. Я не смог ответить на этот вопрос с насмешкой, которую он заслуживал, и понял, что не до конца освободился от беспокойства о тренерском одобрении.

Весной , когда я пришел на стадион за новой парой бутс, то снова встретил там Вориса. В этот раз он пожал мне руку, притянул к себе и начал ощупывать. Я ощутил два странных чувства, пока он трогал меня и задавал вопросы: «Как дела с весом? Тренируешься, приводишь себя в форму? Выглядишь худым». Первым было отвращение, вызванное тем, что со мной обращались как с куском мяса; вторым было теплое ощущение «отеческой» заботы, которую проявил по отношению ко мне Ворис. Это была своего рода психологическая гражданская война.

Чтобы убедиться в том, что я действительно хочу играть в футбол, я работал над тем, чтобы привести себя в фантастическую форму к сезону 1969 года. Впервые я прибыл в лагерь с массой менее 102 кг – тогда я весил 99 кг. Я пытался выбросить из головы все сомнения по поводу игры в футбол и работал как одержимый, чтобы набрать форму.

Той весной я познакомился с Чаком Друлисом-младшим, сыном нашего тренера защиты. Чак был отличным эндом, когда играл за «Дьюк», однако серьезная травма плеча не позволила ему пробиться в профессионалы. Я и Стэйси вместе с Чаком и его женой посетили несколько музыкальных постановок в Университете Южного Иллинойса. У Чака с собой был непальский гашиш, который серьезно накрыл меня. Я обнаружил, что хорошие физические кондиции отлично сочетаются с курением дури – когда мои легкие были в форме, я мог вдохнуть огромное количество дыма. Ещё я понял, что могу выйти на следующий день на пробежку и не почувствовать никаких последствий курения. Я время от времени курил сигареты в колледже и когда перешел в профессионалы и чувствовал, что от этого садится дыхалка, но курение марихуаны и гашиша никак на мне не отражалось.

В этом году в лагере «Кардиналс» было всего 7 лайнбекеров, потому что тренер Дон Шройер сказал, что знает, кто должен играть, и ему не нужен лишний балласт. Я приехал вместе с новичками, то же самое сделали Ларри Столлингс, Джейми Риверс и Рокки Росема. Когда я впервые увидел Шройера, он был слегка удивлен, но обрадовался нашему приезду, потому что это показывало наше желание построить команду чемпионского калибра.

«Дэйв, если ты не попадешь в сборную олл-про, я надеру тебе задницу», ‑ сказал Шройер.

Нет ничего плохого в том, чтобы стать олл-про, и я бы хотел получить это звание, но в то время я больше думал о том, что должен соответствовать требованиям тренера, нежели о том, что будет лучше для меня. Больше, чем за все предыдущие годы, я испытывал необходимость избежать сомнений по поводу игры в футбол. Но никакие усилия не могли избавить меня от понимания того, что футбол больше не является необходимой частью моей жизни.

Рик Сортун приехал в лагерь вместе с ветеранами, и я поднялся в его комнату перед ужином. Мы посмотрели друг на друга с немым вопросом: «Господи, что мы здесь делаем?» Мы пожали руки и стали говорить о том, как прошло наше межсезонье. Наконец, я сказал:

«Какого черта мы здесь делаем?»

«Не знаю, но я уверен, что это мой последний сезон», ‑ ответил Рик.

Я сообщил ему, что много думал об этом и решил — сезон 1969 года тоже будет моим последним. Мы посмотрели друг на друга и почти одновременно сказали: «Тогда по рукам». Мы скрепили наш уговор рукопожатием и пошли в столовую.