Часть первая

Часть вторая

Часть третья

Часть четвертая

Часть пятая (начало)

Часть пятая (продолжение)

6

По окончании сезона Шварцвальдер и я появились на паре радио- и телешоу. С тех пор как я удостоился похвального отзыва от специалистов, выбиравших сборную Олл-Американ, Бен преподносил меня, как следующего Роджера Дэвиса – отличного линейного «Сиракьюз», который тоже был выпускником «Солона». Я принимал эту похвалу, но, особенно после того, что случилось с Марком Уэбером, играл в футбол не из-за большой любви к этой игре, а ради того, чтобы получить одобрение окружающих. Я всё ещё испытывал противоречивые чувства по отношению к игровым столкновениям. Временами я не хотел никого бить и не хотел, чтобы били меня. В других же случаях я получал огромное удовольствие от чистой жестокости игры. Бывало, нанеся точный удар игроку с мячом, я ощущал невероятный приток сил и совершенно не чувствовал боли от столкновения. Иногда я так сильно «накачивал» себя психологически, что чувствовал себя неуязвимым.

resolver

Как и большинство игроков, я был знаком с системой вознаграждений – моральных и материальных – и играл, прежде всего, ради них. Удовольствие, присущее физической активности, ушло на второй план. Даже сейчас, после 14 лет футбола, я не могу точно сказать, представляет ли игра сама по себе какую-то ценность. Я просто не могу отделить игру от дивидендов, которые она приносит: одобрения, денег, лести.

Семена сомнения, заставившего меня уйти из футбола, были посеяны после моего успешного второго сезона в «Сиракьюз». Я хорошо выступил и получил признание, но не получил удовлетворения. Вскоре после окончания сезона я начал дружить с аспирантами и людьми из Школы изящных искусств. Когда Шварцвальдер узнал об этом, он вызвал меня в свой офис.

«Дэйв, у тебя впереди блестящая футбольная карьера. Но ты уничтожишь себя, если продолжишь шататься с этими битниками», — сказал Бен.

Я ответил ему, что они мои друзья.

«Может и так, Дэйв, но то, что ты проводишь время с этими битниками, не идет на пользу нашей команде».

Я обещал, ему, что не сделаю ничего, что могло бы навредить команде, и покинул кабинет.

Мои «друзья-битники», как их называл Бен, собирались в баре под названием «Апельсин» неподалеку от кампуса. Их мировоззрение и взгляды на жизнь шли вразрез с футбольной этикой. Для них не было ничего святого в спорте. Они напивались и приходили на игры, чтобы посмеяться над болельщиками и поиздеваться над тренером.

Некоторые из них учились на актерском отделении и отлично изображали Бена, которого они звали «карликовый десантник» за его небольшой рост и широко известные военные заслуги (Шварцвальдер в звании капитана принимал участие во Второй мировой войне – прим. пер.). Они обращали внимание на цинизм и лицемерие, с которым университет подходит к футболу: ректор Толли заявлял, что руководствуется высочайшими религиозными и педагогическими принципами, хотя сам набирал футболистов, которые должны были приносить университету деньги и славу. Тогда я не в полной мере понимал, о чём говорят мои новые друзья, мне просто нравилось болтать с ними. Моя дружба с этими «битниками» вошла в такое противоречие с футболом, что на время игр я вынужден был перестать видеться с ними. Осенью и во время весенней практики я редко заходил в «Апельсин», так как знал, что проводя время там, я отвлекаюсь от футбола. Я оказался меж двух огней – не мог полностью отдаваться футболу, но в то же время не знал, чем его заменить.

На первом курсе я познакомился со своей будущей женой, Стейси Кеннеди. Она тоже была первокурсницей и посещала Школу изящных искусств в «Сиракьюз». Стейси быстро стала главным человеком в моей «другой жизни» — жизни, не связанной с футболом. Она быстрее меня заметила искажающее сущность человека воздействие, которое оказывает футбол на тех, кто в него играет.

На втором курсе мы продолжили встречаться, несмотря на то, что Стейси бросила университет и жила с матерью в Рочестере. После Рождества она вернулась в Сиракьюз, и мы стали жить вместе, хотя я должен был жить в общежитии с другими игроками. Джин Стэнсин, мой сосед и один из немногих друзей в команде, пытался прикрывать меня перед тренерами и мистером Дэвидсоном. Каждый раз, когда они звонили, Джин говорил им, что я в библиотеке. Тогда они начали звонить всё позже и позже, пока однажды тренер Белл не позвонил в 3 утра. Понимая, что библиотека закрыта, Джин рассказал Беллу, что не видел меня уже несколько недель.

Как правило, футболисты и тренеры своеобразно подходят к отношениям между мужчиной и женщиной. В «Сиракьюз» преобладало мнение, согласно которому здоровым мужским поведением было напиться, снять девушку и переспать с ней, допускалось даже применить по отношению к ней силу. Тренеры считали это «нормальным» поведением, при этом они выражали недовольство, стоило тебе завязать серьезные отношения с женщиной. Это считалось «аморальным», и многие игроки вместе с тренерами думали, что Стейси безнравственна и совратила меня с пути истинного.

Дело дошло до того, что один из игроков, известный своим несдержанным отношением к девушкам, пообещал Стейси убить её, если она не прекратит встречаться со мной. Однажды мой «хороший друг» Марк Уэбер попытался поговорить со мной о моральных качествах Стейси. Он спросил:

«Что это за девушка, если она разрешает тебе жить с ней до свадьбы?»

Он сообщил, что тренерский штаб недоволен моими отношениями со Стейси. Я понял, к чему он клонит, и попросил Марка больше не обращаться ко мне с такими разговорами.

Стейси и я обручились весной и планировали сыграть свадьбу в июле. Если бы дело происходило сегодня, мы бы оставили всё как есть, но на дворе был 1961 год, и нас немного беспокоило то, что мы жили вместе вне брака.

Вернувшись в конце второго курса домой за вещами, я узнал, что Билл Дэвидсон собирался провести лето, путешествуя по стране на одной из родительских машин. Однажды за обедом мистер Дэвидсон, который тоже был против моего брака со Стейси, спросил меня, не составлю ли я Биллу компанию. Я сказал ему, что на поездку у меня нет денег. Он решил, что путешествие пойдет мне на пользу, и предложил $500 на покрытие моей части расходов.

Я был рад возможности объехать страну. Кроме того, я устал от людей, которые пытались отговорить меня от свадьбы, поэтому принял предложение мистера Дэвидсона. Я вернулся в Сиракьюз и рассказал об этом Стейси. Она расстроилась, и мы отложили женитьбу на неопределенное время. В путешествии я был несчастлив, так как считал, что меня подкупили. Чем больше я об этом думал, тем хуже себя чувствовал, мне казалось, что поездка длится вечность. Билл и я вернулись на первой неделе августа, а 19 августа мы со Стейси сыграли свадьбу.

Хотя я чувствовал, что могу одинаково хорошо играть как в атаке, так и в обороне, тренеры рассматривали меня, прежде всего, как отличного защитника. У меня хорошо получалось атаковать с четырёх точек, при этом я мог держать вес своего тела на кончиках пальцев, так как постоянно тренировал их, сжимая резиновый мячик. Я был очень быстрым, и успевал ударить линейного нападения до того, как он покинет свою стойку. Мой игровой стиль хорошо сочетался с теорией игры в защите, практиковавшейся в «Сиракьюз», когда каждый игрок оборонял свой кусок поля. Это напоминало принцип домино: ты выбивал дерьмо из парня напротив, и, если розыгрыш направлялся в твою сторону, проходил его и совершал захват. Футбольная философия Шварцвальдера исключала любые сложные защитные техники, такие как стантинг или чтение ключей. Он не верил во все эти, как он их называл, «модные штучки»; он хотел, чтобы мы просто прорывались через оппонента за счёт физической силы и атаковали игрока с мячом.

В защите моя скорость компенсировала небольшие габариты, но в нападении я сталкивался с гораздо более сложной задачей по блокированию 110-килограммовых ди-тэклов. У Джима Ринго я научился чрезвычайно быстро стартовать после снэпа. Я знал, что важнейшим условием было оказаться «внутри» относительно защитника. Оказавшись «ниже» него, я мог увести его от розыгрыша или отрезать от убегающего игрока с мячом. Для блоков на пасовых розыгрышах я выработал особую технику. Я стартовал и тут же бил оппонента в подбородок, выпрямляя его и нейтрализуя его натиск. Тогда я позволял ему обойти меня сбоку. Я видел блеск в его глазах, когда он ускорялся, думая, что прошёл меня. Я сопровождал его, пока он не углублялся в бэкфилд на 2-3 ярда. Как только защитник приближался к квотербеку, я врезался ему шлемом в ноги выше колена. Когда мы оказывались на земле, я старался не дать ему подняться. Я не мог заблокировать 110-килограммового тэкла лоб в лоб, но эта техника позволяла мне использовать скорость. Единственной проблемой было то, что в таких ситуациях я часто получал по голове. Каждый раз, когда я врезался головой в ноги ди-тэкла, его колено прилетало мне в шлем. К концу матча я был изрядно потрепан, а на последнем курсе меня тошнило после каждой игры.

Сложнее всего мне приходилось на выносных розыгрышах: чуть ли не каждый ди-лайнер, против которого я играл в «Сиракьюз», был тяжелее меня на 13-18 килограмм. У меня не было стандартной техники, которую я мог бы использовать против них, поэтому каждый матч я вынужден был импровизировать.

К примеру, в игре против «Питтсбурга» на третьем курсе мне противостоял крупный 111-килограммовый тэкл по фамилии Адамчик. Первым же розыгрышем наш квотербек Дэйв Саретт назначил быстрый вынос, при котором Эрни Дэвис бежал через мой проход. Я рванул вперёд, в попытке заблокировать Адамчика, но тот ударил меня локтем в подбородок и усадил на задницу. Он поймал Дэвиса сразу после вкладки от Саретта. Эрни не успел набрать скорость, и Адамчик буквально снёс его, а мы потеряли на том розыгрыше 2 ярда.

Ed-Adamchik

                                          Эд Адамчик

В хадле Эрни только злобно взглянул на меня, а Саретт спросил:

«Какого чёрта, что произошло с тем блоком?»

Я пробормотал в ответ:

«На следующем розыгрыше я достану ублюдка», — хотя сам был обеспокоен тем, что после удара Адамчика моя голова до сих пор звенела. Никогда прежде меня не били так сильно при попытке блока, и я боялся, что меня ждёт долгий день. Я хотел его заблокировать, но в то же время должен был избежать его локтя, и не представлял, как я сделаю обе вещи вместе. Когда Саретт назначил тот же самый розыгрыш, я готовился принять удар Адамчика. Это был дождливый день, и я поскользнулся, когда стартовал после снэпа, чуть не упав на одно колено. Но Адамчик всё равно махнул локтем, я видел, как он пролетел в дюймах от моего лица. Корпус Адамчика оказался открыт, и я ударил его шлемом в подбородок, без труда убрав из прохода. Я понял, что он пускает локоть в ход машинально по отрыву мяча, и если я начну движение на полсекунды позже, то смогу легко его контролировать. Адамчик злился всё больше и больше, пару раз он пытался ударить меня ногой в голову. Он осыпал меня проклятьями:

«Мэггиси, сукин ты сын, я убью тебя!»

Другие блокировщики «Сиракьюз»: Джин Стэнсин, Дик Файдлер, Уолт Суини и Джон Мэкки также провели хороший матч. Эта игра стала одной из лучших для Эрни Дэвиса, завоевавшего в том сезоне Приз Хайсмана. Мы обыграли «Питтсбург» 28-9, и эта победа многое для нас значила, ведь нам противостоял практически тот же состав, который прервал нашу беспроигрышную серию годом ранее.

На протяжении третьего курса я по-прежнему играл в жесткий, фанатичный футбол. Тренеры продолжали приводить меня в пример остальным игрокам. Тем не менее, как и в случае со многими другими футболистами, моё «отважное» поведение не всегда было добровольным.

Хотя я не раз играл с травмами и убеждал себя, что делаю это из уважения к традициям футбола, в действительности я делал это, чтобы получить одобрение тренеров. Нужно было набраться смелости, чтобы сказать тренеру о том, что я получил повреждение и не буду играть, пока травма не заживёт. Командный врач «Сиракьюз», доктор Клайд Барни, не делал ситуацию проще. Ходили слухи, что когда-то он возглавлял Госпиталь Уолтера Рида (главный военный госпиталь США – прим. пер.) и был отличным хирургом во время Первой мировой войны.

Доктор Барни часто лечил меня, но один случай, когда я повредил локоть во время тренировки, запомнился мне особенно хорошо. Однажды я провёл слабый матч, и решил показать, что не потерял хватку. Я устроил одно из тех фанатичных шоу, которые периодически выдавал на третьем курсе, чтобы убедить себя и всех остальных в том, что сохранил боевой настрой.

Мы выполняли упражнение на машине для отработки блоков, и когда настала моя очередь, я ударил тренажер локтем так сильно, как только мог, и сломал металлическую деталь, на которой держалась подушка. Искореженный металл впился мне в предплечье.

blocking-sled

Кровотечение было настолько обильным, что тренер отправил меня в раздевалку к доктору Барни. Увидев мою окровавленную руку, он сказал:

«Похоже, у тебя небольшая царапина, Дэйв. Иди сюда, я её зашью».

Я залез на стол и стал следить за его приготовлениями. Он снял крышку с поддона, в котором лежали инструменты. Пальцами он с трудом вытащил зонд и с его помощью стал откапывать иглодержатель. Когда он наконец-то его выудил, иглодержатель упал, пролетев полкомнаты. Доктор подобрал его с пола, достал иглу с нитью и принялся зашивать двухдюймовую рану в моём предплечье. Без анестезии он наложил мне 10 швов, забинтовал руку и отправил обратно на поле.

Шли дни, а моя рука болела всё сильнее и начала опухать. Я продолжал ходить на тренировки и, дополнительно забинтовав руку, принял участие в субботнем матче против «Небраски». В самолете на обратном пути рука начала наливаться кровью. Я снял ремень и привязал его к стойке, которая поддерживала багажную полку. Затем я зафиксировал запястье в ремне так, чтобы моя рука оставалась выше головы. Боль немного спала, и я провел в таком положении всю дорогу из Небраски в Сиракьюз.

К понедельнику рука увеличилась раза в два по сравнению с обычным размером. Она стала мягкой и на ощупь напоминала кусок гнилого дерева. Во время занятия в химической лаборатории мне стало так плохо, что я отпросился и пошел в тренировочный зал, где один из тренеров снял бинт и обнаружил, что рана открылась, несмотря на швы, и сочилась гноем и кровью. Он отправил меня в лазарет. К тому моменту у меня началась лихорадка, и медсестры сразу же уложили меня в постель. Доктор Барни пришел, чтобы осмотреть мою руку и сказал, что у меня, должно быть, инфекция. Он дал мне пенициллин, а потом взял пробу из раны.

На следующий день доктор Барни навестил меня, чтобы сказать, как мне повезло:

«Слушай, твоё счастье, что у нас есть антибиотики. Во время Первой мировой я бы надрезал руку как каучуковое дерево, чтобы из неё вытек весь гной».

Когда через несколько дней пришла проба, которую он взял в понедельник, оказалось, что моя рана заражена разновидностью стафилококка, устойчивой к пенициллину – лекарству, которое доктор Барни давал мне всю неделю.

Одним из доводов в пользу студенческого футбола является утверждение, согласно которому он закаляет не только характер, но и тело. Это полная чушь. Мой опыт с доктором Барни это просто яркий пример того, что происходит постоянно. Молодые люди уничтожают, а не развивают свои тела. Фактически, лишь небольшому числу игроков удается покинуть университет без какой-либо хронической травмы. За 4 года я получил: перелом запястья, вывих обеих ключиц, разрыв связок голеностопа (он был настолько серьезным, что спровоцировал перелом ступни), три тяжелых сотрясения мозга и руку, которую чуть не отрезали из-за неправильного лечения. И мне ещё повезло.

Когда игрок получает травму, он попадает к врачу команды, главная задача которого — как можно быстрее вернуть спортсмена в строй. Подобная расстановка приоритетов приводит к ряду злоупотреблений. Чаще всего футболиста перед матчем «колют» в травмированную область, чтобы снять сильную боль, которая при нормальных условиях не дала бы ему сыграть. Подобная практика приводит к получению новых травм тех частей тела, которые игрок не чувствует.

calkins

                    Джим Кэлкинс

Когда весной 1970 года я общался со спортсменами в Университете Калифорнии, Джим Кэлкинс, капитан «Калифорнии», рассказал мне, что тренерский штаб и врач команды посадили его на анаболические стероиды. Его уверяли, что препараты сделают его больше и сильнее, так оно и вышло. Но они не удосужились предупредить его о возможных побочных эффектах:

«Я набрал массу, как они и обещали, но через месяц или около того эти стероиды начали меня разрушать. Я пришёл к нашему доктору, и он признал, что употребление стероидов может быть опасным. Прежде я полностью доверял тренерам и медицинскому штабу, а тогда почувствовал, что меня предали».

И Джим имел на это полное право, потому что стероиды могут вызывать половую дисфункцию, повреждения печени и желез, кроме того, некоторые врачи считаю, что стероиды могут быть причиной рака простаты. Тем не менее, эти препараты широко распространены.

Жестокий и сильный игрок, которым телезрители восхищаются по субботам и воскресеньям, зачастую является синтетическим продуктом. Когда я пришел в НФЛ, то увидел игроков, которые принимали не только стероиды, но и амфетамины с барбитуратами в невероятных количествах. Многие тренеры НФЛ тратят на эти вещества больше, чем средний наркоман. Я был рад, когда ди-тэкл «Чарджерс» Хьюстон Ридж подал крупный иск против клуба, обвинив его в тайном сговоре и использовании незаконных препаратов. Он заявил, что стероиды, амфетамины, барбитураты и подобные вещества использовались «не для лечения, но в целях стимулирования тела и разума игрока, чтобы он (игрок) действовал на поле с большим ожесточением».

schwartzwalder-john

Бен Шварцвальдер и Джон Мэкки

Я не хочу сказать, что спортсмены принимают препараты против своей воли. Как и Кэлкинс, большинство игроков полностью доверяют тренерам и врачам, их авторитету. К этому прибавляется атмосфера подозрения, которая окружает любого травмированного футболиста, если его повреждение не выглядит явным (как, например, перелом). Тренеры постоянно сомневаются в обоснованности жалоб игроков на своё состояние, и перестают общаться с теми, кто, по их мнению, получил «подозрительную» травму. Тренер никогда не скажет:

«Я думаю, что ты притворяешься. Тебе что, надоело играть в футбол?»

Он просто перестает разговаривать с игроком, и такое послание быстро доходит до адресата. Большинству игроков необходима поддержка тренера, особенно когда они травмированы и не могут выступать. В первую очередь это справедливо для студенческого футбола, где игроки молоды и обычно теснее связаны с тренером. После нескольких дней такого отношения многие игроки теряют самообладание. Они уговаривают врача сделать им укол, чтобы они могли выйти на поле. В такие моменты игрок не обращает внимания на риск получить травму на всю жизнь.

Тренеры любят вспоминать случаи, когда игроки выходили на матч с серьезной травмой. Любимая история Бена была о Джиме Ринго. По словам Бена, одну из игр Ринго провел с нарывами, которые покрывали обе его ноги и были вызваны инфекцией. Бен обращал особое внимание на то, что когда Ринго зашёл в перерыве в раздевалку, его ноги были покрыты гноем и кровью. Он ни разу не пожаловался на боль, просто забинтовал раны, надел чистые бриджи и вышел на поле, чтобы провести отличную вторую половину. Это напоминало кино про американского солдата в исполнении Джона Уэйна, который продолжал сражаться, несмотря на смертельные раны. В абсурдном мире футбола, как и на войне, такое поведение считалось оправданным.

Продолжение

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.