Первая часть.

2

Когда начались летние тренировки перед 11 классом, Вогт перевел меня на позицию тэкла. В то лето я заметно вырос, но вместе с тем потерял координацию и скорость. На момент начала тренировок я уже 3 месяца жил у Дэвидсонов, а это означало, что я ел 3 раза в день впервые в своей жизни.

Дэвидсоны учили нас с Биллом подвергать те или иные вещи сомнению и обсуждать свои идеи в семье. Они предоставили мне свободное окружение, в котором я мог выразить себя. Поначалу я не доверял Дэвидсонам, представляя их коммунистическими агентами, которые стремятся получить контроль над моим разумом. В конце концов, я преодолел свои предрассудки и ответил взаимностью на их любовь и доверие.

Переезд в Брайер Хилл обернулся для меня психологическими изменениями. Почти сразу миссис Дэвидсон отвезла меня в кливлендский магазин мужской одежды, где подобрала мне вещи по моде того времени: рубашки на пуговицах, свитеры, брюки цвета хаки и туфли. Всё это заметно отличалось от моего прежнего вида, и сбивало с толку учеников нашей школы: нищий тупой Мэггиси  стильно одевается и ездит вместе с Биллом Дэвидсоном на «Форде» с откидным верхом.

Я был маргиналом и оставался им все последующие годы, менялись только причины. Мой новый дом и одежда отделили меня от прежнего круга друзей, в то же время я не был принят за своего детьми из Брайер Хилл. Даже когда я стал звездой школьной команды, эти люди относились ко мне как к равному только на футбольном поле.

Большую часть 11 класса я отыграл тэклом и проводил непримечательный сезон вплоть до предпоследней игры против «Кайахога Хайтс». К началу 4 четверти мы отставали на 2 очка. Тренер Вогт подозвал меня и квотербека Расса Келдорфа на бровку и сказал, что хочет перевести меня на позицию хавбека. Я был незнаком с комбинациями, поэтому Келдорф использовал 3 базовых розыгрыша, два из которых были выносными. Из-за постоянного дождя поле превратилось в болото, и когда я встал хавбеком, наше нападение, наконец, начало двигаться вперед. За 4 минуты до конца мы дважды прошли всё поле до их 20-ярдовой отметки, где и были остановлены. Келдорф в большинстве случаев назначал мою любимую комбинацию «44 dive», и я набирал по 8-10 ярдов за розыгрыш, но мы никак не могли доставить мяч в зачетку. За 3 минуты 50 секунд до конца игры мы начали наш последний драйв со своих 35 ярдов. Я выносил мяч 12 раз подряд, и когда на часах оставалось 45 секунд, мы были в 3 ярдах от их зачетной зоны со свежим набором попыток. Тачдаун означал победу, но теперь защита «Кайахога Хайтс» сконцентрировалась на мне, и набирать ярды становилось всё труднее. Вогт решил проявить хитрость и назначил свип в исполнении другого нашего хавбека, что привело к потере ярда. На второй попытке тренер попробовал пас на тайт-энда, который чуть не закончился перехватом. На третьем дауне Вогт назначил мою «44 dive». Проход был закрыт, но я прорвался на отметку 1 ярда и вернулся в хадл изрядно побитым. У нас оставалось 6 секунд, и Вогт решил повторить предыдущий розыгрыш. Сразу 4 игрока соперника забили проход, я видел, что они уже ждут меня. Вместо того, чтобы опустить голову и попробовать прорваться, я замешкался, пытаясь разглядеть свободный коридор и пройти через него. В итоге меня захватили, и матч был проигран.

Я помню, как плакал, сидя в углу раздевалки. Я знал, что мы проиграли из-за моей ошибки. Но что ещё хуже, я знал, что подвёл тренера Вогта. По дороге в раздевалку я услышал его слова, сказанные ассистенту: «Если бы он не стал осторожничать, а рванул вперед, как на третьем дауне, мы бы победили».

Сейчас я понимаю, что тот случай, как и многие другие на протяжении карьеры, показал мне, насколько всё прогнило. Я мог уйти из футбола уже тогда, но решил продолжать по причинам, которые не понимал сам. Я был сломлен и надеялся, что тренер Вогт скажет что-то, чтобы облегчить моё чувство вины. Вместо этого он игнорировал меня. Я начал злиться и подумал: «Боже, я вложил в эту игру все свои силы, если мы и могли её выиграть, то только благодаря мне». Стало ясно, что Вогта волновали только победы. В течение двух лет он говорил, как сильно заботится обо мне, как о личности, и я верил ему. Но после того как я полностью выложился ради победы и допустил единственную ошибку, Вогт не захотел говорить со мной. После этого я никогда полностью не доверял тренерам, хотя так и не смог выйти за рамки отношений «отец-сын», которые являются краеугольным камнем футбола.

Я по-прежнему играл в баскетбол и занимался бегом, но моё участие в этих видах спорта не было отмечено яркими событиями. Бег был самым болезненным видом спорта, которым я когда-либо занимался. В колледже наш тренер бегал на дальние дистанции и готовил всю команду, включая спринтеров, по программе стайеров. Несмотря на это, я любил бег за то, что во время соревнований можно было пообщаться с атлетами из других школ. На футбольном поле эти парни были безликими врагами, но на соревнованиях по бегу мы могли перекинуться парой слов между забегами.

Поздней весной, перед самыми каникулами, меня выбрали капитаном футбольной команды на следующий сезон. Теперь я напрямую отвечал за успех команды. Я и Билл Дэвидсон начали тренироваться в июле, за месяц до официального начала предсезонной практики. Будучи капитаном, я хотел укрепить боевой дух своих игроков. В августе я собрал футболистов на вечеринку в доме Дэвидсонов. На ней мы обсудили, что нам необходимо сделать для завоевания титула чемпионов округа.

К началу командных тренировок я весил 88 килограмм и развил спринтерскую скорость. Тренер Вогт сделал меня фулбеком, и во время предсезонных скримиджей я был неудержим. Перед собой я поставил цель – заносить как минимум один тачдаун в каждой игре. Первой на очереди была команда из Норт-Ройалтона. На протяжении трёх четвертей я хорошо набирал ярды. Я быстро пробивался через линию скримиджа и либо бежал прямо, либо уходил в сторону боковой линии. Глядя на игру Джима Брауна, я пытался имитировать его стиль.

Несмотря на набранные ярды, я никак не мог прорваться к зачетке. В начале заключительной четверти наш квотербек назначил комбинацию «32 trap». Я рванул через проход, сбил захват лайнбекера, и теперь от тачдауна меня отделял только сэйфти. Сохраняя равновесие, я двигался на полной скорости. Как только сэйфти наклонил голову перед захватом, я ударил его локтем и побежал навстречу 72-ярдовому тачдауну.

Сезон начался отлично: мы выиграли, и я провел хороший матч. В понедельник тренер Вогт вывел меня из класса для разговора. Мы стояли в коридоре, и он начал свой рассказ о девушках, школе и футболе.

«Есть три вещи, которыми человек может заниматься в школе: играть в футбол, учиться и встречаться с девушками. И нельзя хорошо делать все три вещи», — начал он. Прежде я не смотрел на это под таким углом, и тренер заметил недоумение на моем лице. Он продолжил, рассказав мне об «одной девушке», которая «уничтожила» одного из наших лучших игроков годом ранее. Я только что начал встречаться с ней, поэтому можно сказать, что у нас с тренером был общий интерес: мы оба беспокоились о моих отношениях с этой девушкой.

Он также упомянул, что у меня есть будущее в футболе, и добавил, что если я продолжу играть как в первом матче, то смогу получить стипендию от университета Сиракьюз, чей главный скаут Билл Белл уже забрал двух наших игроков: Роджера Дэвиса и Марка Уэбера. Ещё Вогт сказал, что его рекомендация гарантирует мне место в Сиракьюз. Логика была ясна: если я буду играть в футбол, а не с той девушкой, то смогу получить стипендию в Сиракьюз. И я согласился.

Эта короткая встреча является хорошей метафорой для всей этики школьного футбола. Тренера заботила не только игра; сознательно или нет, но он пытался привить нам определенное мировоззрение. Мы были созданы для этого, потому что мы были футболистами и, в некотором роде, превосходили остальных. Вогт хотел, чтобы мы видели себя «хорошими людьми» в противовес «плохим людям» — тем, кто не подчиняется системе. Он считал, что если ты растешь как спортсмен, то ты растешь и как личность. Футбол отражает основные ценности нашего общества, и тренеры вместе со школьной администрацией хотят, чтобы игроки придерживались этих ценностей не только на поле, но и в личной жизни.

Как капитан команды, я отвечал за психологическую «накачку» игроков перед матчами. Каждый четверг после финальной тренировки перед игрой, мы собирались на поле без тренеров. Я произносил страстную речь о том, что мы должны выиграть ради школы, тренера Вогта и всего тренерского штаба. Я говорил о гордости команды и каждого игрока, о футбольных традициях школы «Солон». Я напоминал, что на нас будет смотреть множество людей, и мы должны показать, что мы хорошая команда и не любим сдаваться. Затем я рассказывал о паре лучших игроков соперника, с которыми мы столкнемся в пятницу, и о стратегии, которая поможет нам их сдержать. Я подчеркивал, что мы должны очистить наши мысли от всего не относящегося к футболу, чтобы подготовиться к игре психологически. Наконец, я вставал на колено, а команда собиралась вокруг. Мы собирали руки вместе, и я говорил: «Мы их сделаем», команда хором отвечала «Да!». Тогда я кричал: «Хорошо, мы их сделаем!», после чего мы завершали хадл и уходили в раздевалку.

Игры начинались в 8 часов вечера. В 4:30 мы с Биллом Дэвидсоном ели нашу традиционную предматчевую пищу: чашку чая с сахаром и жареный бифштекс с хлебом. По телевизору в это время всегда показывали музыкальное шоу Дика Кларка, и мы надеялись, что он поставит что-нибудь потяжелее, чтобы помочь нам настроиться на игру. После 6 часов мы шли на специальную службу в Пресвитерианской церкви Солона. Преподобный Билл Дрейк, занимавшийся спортом в студенческие годы, произносил короткую вдохновляющую речь и читал с нами молитву. Мы покидали церковь готовыми к битве, которая в тот момент казалась финальным сражением добра со злом.

На стадионе мы бинтовали голеностопы, надевали форму и располагались в раздевалке. Тогда гробовую тишину нарушал только голос тренера Вогта, который произносил мотивирующую речь. В такие моменты мы ощущали некоторый дискомфорт и стремились как можно скорее покинуть раздевалку. Мы проходили 60 ярдов до цепи, которой было огорожено поле, пока болельщики занимали места на стадионе. У выхода на поле я собирал парней вокруг себя и говорил: «Мы должны победить сегодня, это важная игра, и я знаю, что вы к ней готовы». После этого я кричал «Мы их сделаем!», на что команда отвечала «Да!» Мы повторяли это раза четыре, пока не были окончательно готовы к выходу. Тогда ворота открывались, мы друг за другом выбегали на стадион и совершали круг почета.

В команде было всего 26 человек, и наша колонна растягивалась, пока мы бежали вокруг поля. Помню матч против «Мэйфилда», который привез в Солон 60 игроков. Их команда выглядела настоящей армией, когда проходила перед трибунами. Глядя на них во время разминки, я сказал себе: «Даже не знаю, чем закончится эта игра». Дело было ближе к концу сезона, и меня признали лучшим фулбеком округа. На первом же розыгрыше меня встретили их лайнбекер и тэкл Дэррил Сэндерс, который позднее блистал в составе «Огайо Стэйт» и «Детройт Лайонс». Поднимаясь, лайнбекер сказал мне: «Долбаный Мэггиси, ты не такой уж и крепкий». Тогда я понял, что меня ждет долгий вечер. Я сумел набрать больше 100 ярдов, но впервые в своей жизни испытал страх на футбольном поле. Меня начала беспокоить жестокость игры – те парни явно хотели уничтожить меня. К моменту перехода в профессионалы я научился правильно принимать удар, поэтому столкновения в школьном футболе казались мне более болезненными по сравнению со столкновениями в НФЛ.

Я узнал многое о боли, когда впервые играл с серьезной травмой. Это был матч против «Уорренсвилля» в выпускном классе. Они всегда были крепкой командой, и наши игры чаще заканчивались их победой. Во вторник перед игрой тренер Вогт дал нам упражнение, которое мы назвали «захват территории». Два игрока вставали на четвереньки друг напротив друга, их задачей было опрокинуть оппонента, используя только голову и не отрывая рук и ног от земли. Чем ниже ты опускался к земле, тем легче тебе было это сделать. Выполняя это упражнение, я так травмировал шею, что на следующее утро не мог повернуть голову. Днем я пошел к доктору, который запретил мне тренироваться до конца недели и назначил повторный прием на пятницу.  К утру пятницы состояние шеи не улучшилось, но в школе я встретил тренера Вогта, который рассчитывал на меня в сегодняшней игре. Я и сам хотел выйти на поле, потому что это был важный матч, а я никогда не пропускал игры из-за травм.

Перед матчем я посетил врача. Он вставил длинную иглу в мышечный узел на моей шее. Когда он попытался её вытащить, мышцы непроизвольно сократились, игла сломалась у основания и осталась торчать в шее. Доктору пришлось вытаскивать иглу щипцами, а миссис Дэвидсон, увидев это, побледнела и чуть не упала в обморок. Я думал только об игре и не обращал на происходящее внимания. Я не знал этого, но врач накачал меня новокаином. Он пообещал, что всё будет в порядке, и действительно, когда я покинул его кабинет, боль почти прошла. Я всё ещё не мог двигать шеей, но был рад тому, что она хотя бы не беспокоила меня.

На протяжении первой половины игры Вогт использовал меня только на третьих даунах. Наши драйвы выглядели примерно так: за первые две попытки мы почти не продвигались вперед, тогда тренер выпускал меня фулбеком. Мы разыгрывали «ловушку», и я набирал около 10 ярдов. Команда получала первый даун, а Вогт убирал меня с поля.

После перерыва мы уступали 14 очков, и Вогт начал выпускать меня на вторых даунах, оставляя в игре на пару-тройку розыгрышей. К заключительной четверти команда по-прежнему проигрывала, а я почти не уходил с поля. Мы хорошо двигали мяч, занесли несколько тачдаунов, но не смогли сдержать их в защите, и матч закончился нашим поражением.

Когда онемение шеи прошло, я чувствовал себя так, будто мою голову вывернули задом наперед. И хотя боль усиливалась, мне нужно было идти на вечеринку по случаю игры. Вогт начал практиковать такие встречи игроков обеих команд, когда я был в 11 классе. Вечеринки проводил владелец местного ресторана, и большинство из нас появлялось на них не по своей воле. Это выглядело глупо: Вогт всю неделю настраивал нас, чтобы мы выбили из соперников дерьмо, а потом ожидал, что мы будем мирно беседовать с ними за колой и хот-догами после двухчасовой битвы на футбольном поле.

На протяжении недели между нами и соперником проводилась граница. Вогт называл «Чагрин Фолс», нашего главного оппонента, «парнями из-за реки», а «Мэйфилд» был командой «тупых, но крепких итальяшек». И, наконец, перед каждой игрой я произносил своё «Мы их сделаем». Все мы были заряжены и готовы уничтожить «их». Я не хотел видеть их лиц, потому что чем более неизвестными они были, тем лучше было для меня – и я уверен, остальные игроки рассуждали также.

Мой последний школьный сезон мы закончили с одним из лучших результатов в истории «Солона». Я лидировал в лиге по выносным ярдам и набранным очкам и был выбран в сборную округа на позицию фулбека. Зимой Бил Белл, тренер-ассистент из университета Сиракьюз, приехал и посмотрел, как я играю в баскетбол. У него был долгий разговор с тренером Вогтом, в ходе которого он увидел записи наших игр. Этим вечером Белл пришел на ужин к Дэвидсонам. Мне было сказано вести себя скромно, никогда не говорить «Я сделал это» или «Я был хорош», но всегда «Моя команда играла хорошо, без моей команды я был бы никем». Помню, как сказал Беллу: «Я очень хочу попасть в «Сиракьюз», надеюсь, что смогу помочь вашей футбольной программе». Белл уверял меня в том, что университет заинтересован во мне, и со мной скоро свяжутся.

В следующие выходные я посетил университет Майами в штате Огайо. Меня отправили играть в баскетбол с другими футболистами. Тренеры «Майами» вышли из своего офиса и наблюдали за нами. Когда футболисты играют в баскетбол, матч больше напоминает уличную драку. Я показал себя довольно жестким игроком, тренерам это понравилось, и мне предложили стипендию.

В Сиракьюз узнали о моем визите и сразу же вызвали к себе. В аэропорту меня встретили Марк Уэбер, с которым мы раньше играли за «Солон», и тренер Белл. Мы приехали в университет, где меня представили Бену Шварцвальдеру, главному тренеру. Встреча длилась около минуты. Шварцвальдер сказал, что слышал обо мне много хорошего и надеется на то, что я присоединюсь к их программе. Я пообедал с Марком и другими футболистами, после чего он отвез меня в клуб «Клевер». Клуб располагался в неблагополучном районе города и был любимым местом футболистов «Сиракьюз». Марк познакомил меня с одной университетской девчонкой. Мы быстро поладили и вскоре оказались на заднем сидении машины Марка. На улице было холодно, и я чуть не отморозил задницу.

Вернувшись в Солон, я позвонил Джону Понту, главному тренеру «Майами», и рассказал о своем решении поступить в «Сиракьюз».

«Подожди, ты уверен?» — спросил он. — «Смотри, я пришлю тебе футболки, тебе же нужны футболки «Майами»?»

«Нет, не утруждайте себя, я уже всё решил. Это было бы мило с вашей стороны, но моё решение окончательное», — ответил я.

Он попросил связаться с ним, если я передумаю.

Весной я начал выступать перед аудиторией, рассказывая о позитивной роли спорта в развитии личности. До сих пор помню торжественную речь, которую я произнес перед всеми учениками «Солона». Я рассказал о том, что спорт и упорный труд сделали меня тем, кто я есть. Рассказал об огромном уважении, с которым я отношусь к тренеру и директору школы, и о важной роли, которую они сыграли в моей жизни. Я отдал должное спортивному департаменту школы, потому что без них я не получил бы стипендию в «Сиракьюз». Я начал думать и говорить как патриотичный ротарианец (член «Ротари Интернешнл», международной благотворительной организации – прим. пер.).

После выпускного я поехал к двоюродным братьям в Батон Руж, штат Луизиана. Один из них играл ди-эндом в «Китайских бандитах» (прозвище второго состава защиты «Луизиана Стэйт» в 1958-59 годах – прим. пер.) и вместе с командой выиграл Национальный чемпионат 1958 года. Его младший брат Гэри, который поступал в «Луизиана Стэйт» осенью, был выбран в число лучших футболистов-школьников страны. Братья жили недалеко от университетского кампуса, и мы много времени проводили с именитыми игроками «Луизиана Стэйт», такими как Билли Кэннон и Уоррен Рабб.

«Китайские бандиты» , 1958 год

Гэри и я каждый день тренировались с футболистами, выполняя множество беговых упражнений и калистеники. Однажды мы занимались рядом с «Тайгер Стэдиум», когда главный тренер Пол Дитцел и его ассистенты проходили мимо. Они расспросили игроков обо мне, а потом позвонили Гэри домой и предложили мне стипендию. Хотя я всё ещё планировал поступать в «Сиракьюз», меня привлекал «Луизиана Стэйт». «Тигры» были национальными чемпионами, а город Батон Руж с ума сходил по футболу. Люди делали всё, лишь бы познакомиться или побыть с игроками. Я сообщил Дитцелу о том, что принимаю его предложение. Он сказал, что перед тем, как мне выдадут стипендию, письмо о намерении поступить в «Луизиана Стэйт» должны подписать Дэвидсоны. Он убеждал меня сделать всё по почте, родители Гэри также уговаривали меня остаться в Батон Руж, но Дэвидсоны настояли на том, чтобы я приехал домой и обсудил дело с ними.

Оказавшись дома, я пришел в замешательство. Я позвонил тренеру Беллу в Сиракьюз и рассказал о своем решении поступить в «Луизиана Стэйт». Он спросил, почему я так поступаю с ним, после того как он лично взял меня в университет. Меня охватило старое чувство вины. Через пять минут после разговора с Беллом мне позвонил Бен Шварцвальдер. Как обычно, он был немногословен: «Парень, ты летишь сюда немедленно. Мы оплатим самолет, просто будь здесь завтра».

Бен Шварцвальдер, главный тренер «Сиракьюз»

Шварцвальдер повесил трубку, и мне позвонил полковник Бирн, руководитель программы подготовки офицеров запаса в университете Сиракьюз. Полковник сказал, что только что переговорил с Беном и узнал о моём желании стать пилотом. Он лично заверил меня в том, что я смогу пройти подготовку в его программе и поступить в летную школу по окончании университета.

Я прибыл в Сиракьюз на следующий день и был встречен в аэропорту Джимом Шревом, тренером первокурсников. Он проводил меня в номер отеля и сказал, что вернется с тренером Беллом на обед к шести часам. Я ждал их в одиночестве два часа и чертовски нервничал. Около шести часов позвонил Белл и сказал, что они ждут меня в столовой отеля. Я спустился и увидел, как мне показалось, весь тренерский штаб «Сиракьюз». Во главе стола сидел Бен Шварцвальдер, вокруг него расположились Белл, Шрев и Джо Сомбати, тренер эндов, который, как и я, был венгром по происхождению и должен был сыграть на моих этнических чувствах. Стул, оставленный для меня, стоял напротив Бена, и я не мог избежать его взгляда. Он говорил своим хриплым голосом, вглядываясь в собеседника поверх очков. Билл Белл каждые несколько минут спрашивал, как я мог с ним так поступить. Официантка подошла, чтобы принять у нас заказ, но Бен прогнал её. Она, должно быть, поняла, что я голоден, и подходила каждые 10 минут. Бен не спускал с меня глаз и не прекращал говорить.

«Парень, у нас на тебя были большие планы», — говорил он, а Сомбати или Шрев повторяли за ним. Бен рассказал о том, как хорошо у него играют Марк Уэбер и Роджер Дэвис, выпускники «Солона». Они по-настоящему ополчились против «Луизиана Стэйт». Шрев сказал мне:

«Дэйв, если бы ты хотел уйти в Нотр-Дам или другое хорошее заведение, мы бы и слова не сказали. Но мы поступим с тобой несправедливо, если не будем возражать против обучения в «Луизиана Стэйт».

Хотя школы, в которых я учился в Огайо, были только для белых, тренеры сделали упор на том, что в «Луизиана Стэйт» нет «цветных» студентов. Немного погодя они рассказали о том, что «Сиракьюз» это небольшой университет с ограниченным числом стипендий, и сейчас мою стипендию невозможно отдать кому-то ещё. Наконец, я согласился на поступление в «Сиракьюз», они улыбались и уверяли меня, что я буду там счастлив. Тогда Бен разрешил официантке подойти и принять у нас заказ.

На следующее утро тренер Белл отвез меня в аэропорт. В машине был полковник Бирн, с которым я разговаривал по телефону. Когда мы добрались до аэропорта Сиракьюз, Белл подъехал к ангару Национальной гвардии, и полковник вышел поговорить с находившимися там гвардейцами. Он спросил, не хочу ли я посидеть в самолете. Я залез в кабину, и полковник несколько минут объяснял мне элементы управления. После моего возвращения в Солон тренер Белл звонил каждую неделю, чтобы узнать как у меня дела и сказать как он рад тому, что я поступаю в «Сиракьюз».

Продолжение