Часть двенадцатая, тринадцатая и четырнадцатая
16
Во время перелета в Питтсбург в мой первый сезон Друлис спросил меня, кого из двух футболистов «Сиракьюз» — Дика Боумена или Джима Мазерика — следует взять на предстоящем драфте. Я сказал, что Боумен будет лучшим выбором, и «Кардиналс» взяли его в шестом раунде и подписали с ним нерасторжимый контракт на 2 года через продавца пива, связанного с Бидвеллами. Летом накануне моего второго тренировочного лагеря, когда я и Стэйси приехали в Сиракьюз навестить моих «родителей» Дэвидсонов, я увидел Дика Боумена, сидящего на лужайке перед домом с бутылкой пива и сигаретой. Я остановил машину и вышел. После обмена приветствиями я сказал ему, что он прилично растолстел.
«Ага, во мне примерно 120 кг», — ответил он.
Я предупредил Боумена о том, что первые две недели лагеря будут жесткими, особенно для новичка. Он пообещал к тому времени похудеть, но когда начался лагерь, Боумен выглядел так, будто не скинул ни единого килограмма. Я знал, что ему предстоит страдать, и первые пару недель Дик много времени проводил на бровке, выблевывая свои внутренности. Примерно на третьей неделе «Кардиналс» его отчислили, хотя и вынуждены были заплатить ему все деньги, причитавшиеся по контракту.
Некоторых ветеранов взбесило поведение Боумена, потому что оно порождало своего рода паранойю в сознании владельцев команды, которые начинают думать, будто каждый игрок хочет их надуть.
У меня была причина запомнить день отчисления Боумена. Я лежал на кровати после обеда, когда услышал разговор ветерана «Кардиналс» Эда Кука с Диком. Эд объяснял новичку, что, раз уж он отчислен и может не тренироваться, ему нужно доехать до ипподрома «Спортсменс Парк», расположенного в Чикаго, и сделать небольшую ставку. Кук сказал Дику, что ему намекнули, на какую лошадь ставить в четвертом забеге. Эд собрал около $200 со всех ветеранов, я положил в общий котел $10. Чтобы убедить Боумена отправиться на скачки, Эд пообещал ему десятую часть выигрыша. Это подействовало, и все мы в тот день отправились спать, став чуть богаче, чем были.
Роджер Браун
Кук был настоящим ветераном. В университете он играл под руководством Фрэнка Лихи и был известен среди футболистов «Кардиналс» своим мощным локтевым ударом. У Эда был хороший, как они его называли, «удар в сердце». Во время «С-блоков» он срывался в проход, бил тебя шлемом в маску, чтобы заставить выпрямиться, и одновременно локтем наносил удар под дых. После такого приема все без исключения оппоненты сгибались пополам от боли. В мой первый сезон Эд пару раз пробил мне «удар в сердце», и каждый раз мне казалось, что у меня сломаны ребра. Во время нашего второго выставочного матча против «Детройта» в 1963 году Эд играл против Роджера Брауна, ди-тэкла «Лайонс». Браун серьезно повозил Эда. «Удар в сердце» не работал, и по ходу второй четверти Эд ушел с поля, его лицо было в крови, а взгляд затуманен. Всё что он мог тогда делать — это бормотать себе под нос раза за разом:
«Господи, это крепкий сукин сын».
Существует неписаный закон: если на тренировке парня жестко втыкают, то он ничего не высказывает тому, кто это сделал. Однажды во время моего второго сезона мы отрабатывали «скелетон», когда ди-беки и лайнбекеры учатся прикрывать принимающих, тайт-эндов и бегущих. В то утро Джеки Смит бежал поперечный маршрут глубиной 10 ярдов, а мы играли зонное прикрытие. Я отбегал в свою зону, когда увидел мяч и Смита, летевшего через поле, чтобы его поймать. Подбегая, чтобы сбить мяч, я поскользнулся и чуть не упал. Мой шлем прилетел ему в район поясницы, и мы оба свалились на землю. Я поднялся и начал извиняться, но он повернулся и злобно посмотрел, напомнив о правиле.
Во время «скелетона» раннинбеки выбегали из бэкфилда и играли персонально против лайнбекеров. Все наши бегущие, за исключением Уиллиса Креншоу, были быстрее меня, поэтому мне нужно было напомнить им о своем присутствии: как только я наносил им хороший удар, они начинали вести себя осторожнее, и это их слегка замедляло. Когда мой бегущий заходил на маршрут, я отбегал, пока он не поворачивал голову на квотербека в ожидании паса. Тогда я останавливался, собирался с силами и сажал бегущего на задницу, вкладываясь в удар.
За все 7 лет в профессиональном футболе я ни разу не видел, чтобы парни ссорились за пределами поля, хотя за тренировку могли произойти 3-4 драки. В футбольном клубе существует огромное социальное сопротивление подобному поведению. Игроков подкрепляет вера в то, что они являются частью команды до самого отчисления, и они понимают, что такое поведение за пределами поля сделает их изгоями для остального коллектива. Пока я играл в «Кардиналс», трех или четырех парней отчислили в течение месяца просто потому, что они не смогли адаптироваться к социальным нормам клуба.
Второй сезон стал для меня критической точкой. Я знал, что должен хорошо поработать в лагере и отыграть в предсезонных матчах, чтобы снова пробиться в состав. На одном из скримиджей в начале тренировочного лагеря мне очень сильно повезло. Во время скримиджей тренеры нападения выстраивались за игроками атаки. Тогда я играл мидл-лайнбекером, и мы вышли против первого состава нападения. На одном из розыгрышей они построились на линии, Чарли Джонсон встал за центром, Бобом ДеМарко, и начал выкрикивать команды. Я поймал взгляд тренера Лемма, который смотрел на проход между центром и гардом. Мне стало ясно, что именно туда и пойдет розыгрыш, и в этом случае возможен лишь один тип блока — «C-блок», при котором центр берет на себя ди-тэкла, а гард обегает его и пытается заблокировать мидл-лайнбекера, в то время как фулбек получает мяч и бежит по прямой.
Действительно, когда начался розыгрыш, фулбек Джо Чилдресс пошел через середину, пользуясь блоком Боба ДеМарко и Кена Грэя. Я тут же остановил розыгрыш.
После этого я глядел на Уолли всякий раз, когда нападение выстраивалось перед снэпом, и он всегда смотрел именно на тот проход, через который должна была пойти игра. На пасовых розыгрышах Уолли постоянно смотрел на спину квотербека или на одного из принимающих, поэтому я мог понять, что на этот раз выноса не будет. В ходе двух больших скримиджей я сыграл отлично. Фактически, я был великолепен на протяжении всего лагеря. Иногда тренеры могут быть полезны.
Тренер Друлис управлял защитой железной рукой. В клубе и всей лиге он считался одним из лучших специалистов по части защиты в профессиональном футболе. Плохая рекомендация от Друлиса могла закончиться отчислением игрока из команды и «волчьим билетом» при устройстве в другие клубы НФЛ. Во время скримиджа в мой второй сезон с командой Дэйл Майнерт получил травму, и я вышел мидл-лайбекером в первом составе защиты. Я переволновался и сразу же допустил ошибку на пасовом розыгрыше. Друлис, который стоял в 10 ярдах за мной, подошел и начал меня распекать. Я не понял, в чём моя ошибка, и начал с ним спорить.
«Вот дерьмо! Пошел вон с поля!» — прокричал он.
Встав на колено на бровке, я затрясся всем телом. Я был в курсе, что никто из игроков никогда не пререкался с Друлисом. Билл Коман рассказал мне, что Друлис больше всего ненавидел спорить с игроком на поле. Вероятно, я совершил фатальную ошибку и был уверен, что меня отчислят в ближайший вторник. В понедельник, когда мы разбирали запись со скримиджа, Друлис обратился к розыгрышу, во время которого я облажался. К моему удивлению, он сказал, что всё было сделано верно. Когда запись закончилась, и мы собрались на выход, Друлис посмотрел прямо на меня и сказал:
«Прежде чем мы разойдемся: если кто-нибудь ещё раз будет мне дерзить, я вышвырну его из футбола».
По ходу того сезона я познакомился с системой тестирования Друлиса. В начале недели он говорил нам:
«Теперь вы как невесты в июне: вы не знаете, когда именно это произойдет, но когда-нибудь это точно случится».
Это значило, что в любой момент мы должны быть готовы сдать устный или письменный экзамен. Устный вариант был самым жестким, потому что позволял Друлису запугивать молодых игроков и новичков. Парню, который не знал всех подробностей плана на игру или приходил в замешательство, серьезно доставалось. Друлис заставлял его выглядеть довольно глупо, говоря:
«И как, по-твоему, я выпущу тебя играть, если ты не знаешь этого здесь, в классе? Я задал простой вопрос, а ты не смог ответить. Если ты думаешь, что будешь знать это на поле, то ты сошел с ума».
Игрой, которая спасла меня во втором сезоне, стал выставочный матч против «Балтимора» в Сент-Луисе, закончившийся нашей победой 30-21. Я отыграл около половины матча на позиции мидл-лайнбекера и провел лучший вечер в моей профессиональной карьере. Джим Паркер, гард нападения «Балтимора», столкнулся со мной пару раз. На «С-блоках», когда Джим обходил центра, чтобы ворваться в проход, он бежал в полный рост. Так как я был ниже и быстрее, я мог просто опустить голову и врезать ему в живот.
Я помню, как ударил его шлемом буквально в пряжку ремня. У меня получалось хорошо играть также против выносов за тэклом и широких выносов. Я поймал Тома Мэтта на широком выносе прямо перед скамейкой «Балтимора» и хорошенько его припечатал. Когда я вскочил, то увидел игроков «Балтимора» с кислыми лицами, которые начали шуметь на скамейке, как будто собирались меня побить.
Джонни Юнайтас
Если ты захватываешь парня перед его скамейкой, то всегда избегаешь контакта с другими игроками, которые стоят на бровке. Игроки соперника, которые совершали захваты перед скамейкой «Кардиналс», не раз уходили оттуда с отбитыми ребрами или отдавленными руками.
Во время одного из розыгрышей был назначен блиц, при котором все лайнбекеры устремлялись на Джонни Юнайтаса. Меня взял центр, но тут подбежал наш левый лайнбекер и сбил его с ног. По всей видимости, Мэтт не смог выставить блок. Когда мы разошлись из хадла защиты и подошли к линии, я услышал как в хадле «Балтимора» Юнайтас кричал:
«Черт бы тебя побрал, Мэтт! Ты забыл свои обязанности?»
Мэтт повесил голову и что-то пробубнил в ответ, а Юнайтас заорал:
«Черт возьми, я единственный, кто говорит в этом хадле, ты забыл?!»
Так как мы закончили прошлый сезон с результатом 9-5, многие ожидали, что «Кардиналс» смогут выиграть дивизион в 1964 году. Мы хорошо начали, выиграв большинство игр, и тогда жены игроков, почуяв премиальные за плэй-офф, решили устроить для команды мотивационную вечеринку. Жены хотели донести до своих мужей необходимость собраться ради нескольких лишних тысяч, которые принесла бы победа в дивизионе и попадание в матч за чемпионский титул. Когда мы со Стэйси пришли на вечеринку, то увидели развешанные по стенам портреты игроков в рамках из игрушечных купюр. Тема вечеринки была очевидна: «Мы с вами, парни, и мы тоже хотим немного чемпионских денег». Это было довольно грубым, но не таким уж и редким для НФЛ явлением: поговаривали, что после победы «Грин-Бэй» в чемпионате жены игроков получили по норковой шубе в качестве бонуса, помимо денег, которые получили сами игроки.
На второй год в лиге, как и раньше, я ужасно нервничал перед играми. Я ложился в раздевалке в полном снаряжении рядом со своим шкафчиком. Одним воскресным днем я пытался успокоиться перед матчем и лежал, стараясь восстановить нормальное дыхание, когда вдруг почувствовал острую боль в ноге и услышал крик Друлиса:
«Эй, какого черта ты делаешь? Спать собираешься?»
Я понял, что он меня пнул, и сразу же поднялся, выпалив: «Я не спал».
Тогда он снова закричал:
«Какого черта?! Ты так к игре готовишься?»
Он орал довольно громко, и многие парни стояли вокруг и смотрели на меня. Я сильно нервничал и сказал ему:
«Послушайте, я не спал. Я пытаюсь успокоиться».
Тогда я играл нерегулярно, и по-прежнему испытывал страх отчисления. Я боялся, что Друлис подумает, будто я потерял настрой и футбол мня больше не интересует. Все тренеры считают себя прекрасными психологами и думают, что могут прочитать по лицу игрока, что у него на душе. Отсюда пошла известная среди игроков поговорка: «Тренер идет, покажи свое игровое лицо!»
Казалось, что тренеры не понимают, как нелегко бывает парням психологически подготовиться к тому, что им предстоит делать в игре. Я проводил много времени, пытаясь просто привести свою нервную систему в порядок. У других парней были свои приемы. Наш лайнбекер Эрни Кларк, например, перед выходом на поле куда-то исчезал. Мы молились в раздевалке, преклонив колени, и за нашим бормотанием можно было расслышать тот размеренный стук. Это Эрни, надев шлем, бился головой о бетонную стену раздевалки.
Меня поразило то, что игроки в других видах спорта не сталкивались с таким невероятным психологическим давлением. Например, в сентябре 1968 года «Питтсбург Пайрэтс» приехали на игру против «Кардиналс». («Буш Стэдиум» в Сент-Луисе также является домашней ареной бейсбольных «Кардиналс», и наша раздевалка примыкала к раздевалке гостей из Национальной Лиги). Это был будний день, и мы только что закончили тренировку, когда игроки «Пайрэтс» начали заходить в раздевалку перед вечерним матчем. Дверь между нашими комнатами была не заперта, и полуодетые «Пираты» заходили к нам поболтать. Большинство из них ели сэндвичи и пили пиво, хотя до их матча оставалось около часа. Я был знаком с жестокостью по отношению к самим себе, на которую приходится идти футболистам, чтобы настроиться на игру, и не мог поверить своим глазам. Некоторые бейсболисты были настолько пьяны, что с трудом перемещались по комнате.
В домашней игре против «Джайентс» в 1964 году я вышел на пант и занял позицию между гардом и центром в ярде от мяча. Мидл-лайнбекер «Нью-Йорка» Сэм Хафф показывал, что собирается атаковать проход между гардом и центром и прорваться через меня к нашему пантеру. Тогда он пролетел через проход, и я дал ему локтем в живот. Я почувствовал, что мой локоть достал почти до позвоночника, и подумал: «Бог мой, этот парень олл-про, но он мягкий как желе».
Сэм Хафф
Я слышал, как из него вылетел воздух, он согнулся пополам и попытался схватить меня и ударить в шлем. Хафф имел репутацию грязного игрока и был действительно злым футболистом, но он никогда не был таким классным мидл-лайнбекером, каким его подавала нью-йоркская пресса. Сэм был из тех игроков, которых делает телевидение. Он не успевал к захватам на долю секунды, и телевизионная камера не могла показать зрителю, что Хафф по большей части был «чистильщиком». Спортивные журналисты, как правило, разбираются немногим лучше среднего болельщика, и они тоже оказались в числе фанатов Хаффа. Это не значит, что он не отвечал уровню лиги, просто он не был настолько же хорош как, например, Джо Шмидт, Рэй Ничке, Дик Баткас или Дэйл Майнерт из «Кардиналс».
К ужасу жён «Кардиналс», в 1964 году мы заняли второе место в дивизионе, хотя это позволило нам сыграть в утешительном финале в Майами против «Пэкерс». Уолли хотел во что бы то ни стало выиграть этот матч и сразу удвоил тренировки, но после первого же дня в таком режиме игроки подняли небольшой бунт. Ассистенты передали Уолли жалобы ветеранов, и на следующее утро он разрешил нам отдохнуть днем. При этом он запретил нам купаться в бассейне гостиницы, потому что у него было странное представление, согласно которому плавание портило мышцы футболистов. «Пэкерс» жили в соседнем мотеле, и из наших окон мы видели, как они плавали в бассейне и отлично проводили время. Некоторые из нас прошли полмили до океана, чтобы победить жару Майами.
За два дня до игры мы с Люком Оуэнсом поехали в аэропорт, чтобы договориться об обратных билетах. Люк заметил, что я немного подавлен, и я рассказал ему, что слишком мало играл в прошедшем сезоне. Я думал, что «Кардиналс» отчислят или обменяют меня. Он сказал, чтобы я не беспокоился, потому что игроков из сильных команд, как правило, подбирают, и он считал, что я смогу заиграть где угодно в НФЛ. Люк предупредил меня ни в коем случае не просить обмена, так как это сразу же поставит на мне клеймо «проблемного» игрока. Тренеры считали, что твоя полезность, как и твое тело, принадлежит им, и любое решение об обмене принимают они, а не ты. Ты собственность, а собственности не положено думать.
«Грин-Бэй» — «Сент-Луис»
Моя депрессия отчасти прошла, когда мы победили «Грин-Бэй» 24-17. Помню, как я сидел на скамейке сразу после игры, пересчитывая 8 стодолларовых купюр, которыми измерялась наша победа. Весь в поту и разгоряченный, я просто сидел в каркасе и шлеме и чувствовал хруст новеньких купюр в конверте.
По ходу сезона я решил попробовать поступить в аспирантуру вместо подготовительных медицинских курсов. Весной 1965 года я посетил пару курсов в Университете Вашингтона, продолжая работать ассистентом у докторов и выступая с речами для компании «Фальстафф». Той же весной я и Стэйси прослушали лекцию о войне во Вьетнаме, состоявшуюся в Университете Вашингтона. До этого моя политическая деятельность ограничивалась скромным участием в движении за гражданские права по ходу первого сезона в лиге. NAACP (Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения — Прим. пер.) попросила у меня разрешение на использование моего имени в письме, направленном на сбор средств и обращенном к жителям Сент-Луиса. Я сомневался, так как думал, что если кто-то из футболистов и должен подписать это письмо, то он должен быть черным. Глава отделения NAACP в Сент-Луисе убедил меня в том, что это не проблема. Ещё я беспокоился о возможных санкциях со стороны «Кардиналс», особенно учитывая то, что моё положение в команде было довольно ненадежным. Но вместе с этим страхом я испытал чувство стыда за свое малодушие, и разрешил использовать свое имя. Оглядываясь назад, я понимаю, что это был первый шаг в моем политическом просвещении и обретении чувства ответственности, кульминацией которых стал мой уход из профессионального футбола спустя 6 лет.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.