Первые отчисления из состава произошли на шестой день тренировок. Люсьен Риберг выжил. Тренеры последний раз посмотрели на команду во время утреннего скримиджа и назвали игроков, которым придется уйти. Одним из них был Дик МакМэкен, тэкл из «Колледжа Гурон», который, по-моему, жил неподалеку, так как этим чудесным воскресным утром на его скримидж пришли посмотреть двое или трое из его домашних – мужчина в возрасте, возможно его отец, и девушка с малышом. Я приметил их, потому что увидел, как они шли к тренировочному полю вместе с МакМэккеном. Девушка, возможно его жена, села под деревом на холме подальше от поля, чтобы их дочь могла бегать рядом без риска быть затоптанной зрителями. Пожилой мужчина остался у бровки. После тренировки Альдо Форте подозвал к себе МакМэккена, и они остались на поле одни, пока остальные шли к спортзалу. Отец прохаживался вдоль бровки. На секунду он, должно быть, порадовался тому, что тренер подозвал его сына, чтобы похвалить, но поникший вид МакМэккена говорил о том, что его отчислили. Тэкл повесил голову. Во время разговора Форте выглядел серьезеным. Затем они пожали друг другу руки, и МакМэкен медленно побрел к спортзалу. К нему присоединилась девушка, пока ребенок бежал впереди, а затем быстро подошел пожилой мужчина. Они пытались успокоить игрока. Девушка, казавшаяся очень маленькой рядом с МакМэкеном, прислонилась головой к его руке, а мужчина шлепнул его по заднице.
Я возвращался в спортзал с Доном Доллом и спросил его о том, что происходит с футболистами вроде МакМэкена после отчисления. Оказалось, что «Детройт» помогает им, подыскивая новую команду. Тренеры порекомендовали МакМэкена в полупрофессиональную команду, где он сможет зарабатывать $50 за игру и привести себя в форму. Дальше всё зависит от него самого, это уже его проблемы. Он приехал в тренировочный лагерь в плохом физическом состоянии и ослаб, пытаясь сбросить лишний вес, в итоге на поле его легко заталкивали. Долл, который много рассуждал о физической подготовке, и чей вес ни на фунт не изменялся на протяжении 10 лет, никак не мог этого понять.
«У парня была целая весна и половина лета, чтобы подготовиться, и он знал, как много стоит на кону. И что в итоге? Он приезжает в лагерь и начинает заниматься тем, что должен был сделать ещё в июне!»
«Что они говорят, когда вы их отчисляете?»
«Они беспокоятся о будущем», ‑ сказал Долл. «Куда пойдут, что будут делать. Они возлагают большие надежды на попадание в команду, и вдруг земля уходит у них из-под ног».
Долл посмотрел на МакМэкена и шедшую рядом с ним девушку.
«Он просто обманул сам себя, вот и всё», ‑ голос тренера был жестким и сердитым, мне показалось, что он готов пнуть землю от злости. «Какого хрена он не приехал сюда готовым к работе? Тогда бы этой девушке не пришлось говорить: «Не волнуйся, дорогой, всё будет хорошо, не волнуйся…» Аж тошно становится».
Долл выглядел более расстроенным, чем шедший впереди МакМэкен.
Некоторое время мы шли молча – мимо спокойного пруда, поверхность которого казалась металлической, где на листьях кувшинок сидели стрекозы, а потом через сосны и теннисные корты. Наконец, Долл сказал, что самым тяжелым в работе тренера является отчисление игроков. В начале тренировочного лагеря с этим легче, ведь игроков можно убрать из команды по объективным причинам – из-за плохого физического или психологического состояния – но когда ближе к концу приходится отцепить двух-трех хороших парней, чтобы уложиться в лимит из 37 игроков, тогда профессию тренера и врагу не пожелаешь. В бытность Долла игроком, этот ужасный процесс назывался «Турком» — он считает, что это отсылка к рубящему удару турецкой сабли.
«Ночь Турка», так мы это называли», ‑ сказал Долл. «Турок идет за тобой. Сейчас же новички называют это «Скрипучими ботинками» — «сегодня ночью по коридору пройдут Скрипучие ботинки, друг».
Долл рассказал, что когда он и Ястреб идут по коридору общежития и заглядывают в комнаты новичков, те подскакивают с кровати, как будто получили электрический разряд.
«Ты их ещё увидишь», ‑ продолжал он. «Эти ночи Скрипучих ботинок».
Добравшись до общежития, я узнал, что Дин Лук тоже был отчислен. Жаль его терять. Мы познакомились за столом для новичков в столовой (он посоветовал мне не пить молоко: «… из-за него теряешь скорость», ‑ так он говорил) и иногда играли в бридж с Милтом Пламом и Томми Уоткинсом. Подвижный и быстрый атлет, он уже имел за плечами внушительную карьеру – несколько хороших лет раннинбеком в «Мичиган Стейт», два года игры в бейсбол за «Чикаго Уайт Сокс», а затем, после возвращения в футбол, один год в «Нью-Йорк Тайтенс» в АФЛ. Он любил рассказывать о жизни в «Тайтенс» — команде, за которую я чуть было не сыграл. По словам Лука, на тренировочном поле происходили постоянные споры, прежде всего потому, что розыгрыши в нападении и защите придумывались на ходу, как будто во время игры в тач-футбол в Центральном парке. «Ты бежишь сюда, ты срезаешь здесь, а вы парни бегите вперед на случай, если все будут закрыты, и мне придется выкидывать мяч» — что-то вроде этого.
Лук играл в «Тайтенс» квотербеком и однажды в матче с «Денвером» получил удар со слепой стороны, итогом которого стало сотрясение и перелом позвонка. Он хотел вернуться в футбол в качестве корнербека. Лук собрал свои вещи и покинул комнату в течение часа после прощального рукопожатия с Джорджем Уилсоном.
В дни отчисления всем было не по себе – комнаты пустели, а знакомые лица исчезали – и я почувствовал это в полной мере. Конечно, мои друзья новички гораздо сильнее ощущали свою незащищенность, ведь для них на кону стояло так много. Я почувствовал это после первых отчислений, когда после дневной тренировки нам было нечего делать, и мы слонялись по коридорам общежития, нервно позёвывая, пытаясь занять себя чем-нибудь. Никто не хотел задумываться о будущем. Некоторые находили себе занятие. В конце каждого коридора висели информационные доски. На них до сих пор были прикреплены списки и объявления, оставшиеся с прошлого учебного года – графики стирки, предписания, списки мальчиков, которым родители разрешают курить. Эту доску можно было долго рассматривать, борясь со скукой. В списке курящих учеников значился Абдулхади Аль-Авади. Я задумался о нем и его смелости – возможно, этот школьник исповедовал ислам, который не одобряет курение. Наверное, это был его первый шаг к эмансипации, который включал в себя письмо родителям с просьбой разрешить ему курить: «Дорогая мама, я начал курить сигареты. Всего одну-две в день, и мне это нравится. Другие дети тоже курят, и я подумал, может…». Потом я, конечно же, представил, как его родители получают эту просьбу, обсуждают её, и подумал, как могло выглядеть разрешение, которое они отправили в школу. Задумались ли они о моральном состоянии «Крэнбрука»? Часто я замечал какого-нибудь новичка, стоящего перед одной из таких досок, и когда я проходил по коридору, он оборачивался и слабо кивал головой, но чаще он ещё ближе подходил к доске, погружаясь в раздумья об этих старых потрепанных объявлениях. Размышляя о них, ты мог хоть чем-то занять голову.
У новичков в конце их крыла находилась общая комната, обшитая панелями, одна из которых была украшена мрачными изображениями соборов Страсбурга и Антверпена. На столе стоял переносной телевизор, звук на котором включался после окончания тренировки и отдавался эхом в коридоре, хотя часто, когда я от нечего делать заходил в комнату, изображение на экране искажалось, а поправить его было некому. Иногда я обнаруживал там играющих в карты новичков, но как правило комната пустовала, делать там было нечего. На столе лежала куча рекламных буклетов разных колледжей, в том числе и буклет «Крэнбрука», который открывался фразой: «Мальчики не становятся мужчинами в мгновение ока».
Здесь же была небольшая библиотека – энциклопедия, сборник О. Генри, «Виргинец» Оуэна Уистера, издание Чарльза Дикенса, несколько книг о садоводстве, «Энтони Несчастный» Херви Аллена с надписью на обложке «Открой страницу 263», на которой оказался непристойный отрывок, слишком напыщенный и старомодный, чтобы приводить его здесь. На форзаце книги Уистера было написано «Открой страницу 64». Я посмотрел туда и увидел указание вернуться на страницу 38, а оттуда был направлен на страницу 120, а потом на страницу 40. Понимая, что меня ждет, я продолжал переходить со страницы на страницу, и на последней из них было написано «Ха-ха придурок!» Я вернулся в свою комнату за карандашом, стер эту надпись и перенаправил читателя на страницу 263 книги Херви Аллена. Я потратил на это время, внимательно переписывая номера страниц, сверяясь с «Энтони Несчастным». Я делал это безо всякого желания подшутить над кем-то, угрюмо и медленно. Закончив, я убрал книги на полку и некоторое время стоял, рассматривая изображение кафедрального собора Антверпена.
Примерно тогда подступила зевота – сначала напряглись мышцы шеи, раздулись ноздри и широко открылся рот, а потом к этому добавиллся звук – не припомню, чтобы я где-то ещё так часто зевал или слышал такие громкие зевки, как в коридорах «Крэнбрука», особенно в крыле новичков. Ветераны в своих комнатах часто рыгали, давая понять, что они всем довольны, хорошо поели и ни о чём не беспокоятся. Зевки и апатия в крыле новичков не имели ничего общего с усталостью или скукой, они происходили от нервов, неопределенности и новизны ситуации.
Вечером после занятий в классах справиться со скукой помогала прогулка по территории школы – я выходил обязательно в одиночестве, медленно проходил мимо озера, поперек которого плавала вереница разноцветных буйков, под прибрежными соснами, в тени которых было спокойно и пахло смолой. Я пришел сюда и смотрел на бурую воду, пытаясь вспомнить футбольный гимн «Гарварда», чтобы правильно исполнить его в столовой.
«Сквозь синюю дымку»
Кажется, так там было? Что-то в этом роде?
Я пел про себя, стоя на берегу озера, силясь вспомнить слова, шагая на прямых ногах с полузакрытыми глазами, как будто одного моего старания было достаточно. Внезапно в моей памяти всплывали интересные строчки из гимнов других колледжей. Одним из них был гимн «Йеля», из которого я запомнил одну-две строчки, уж очень странно они звучали:
«Йель» берет начало в тысяча семьсот первом,
Когда нам подарили книжек тонну.
Были и другие места для прогулок, например, можно было пойти в сторону музея и скульптур Карла Миллеса, которые изображали высоких тощих женщин, стоящих вокруг фонтана. На его дне лежали монеты, брошенные гостями. Здесь же можно было заглянуть в подвальные окна биологической лаборатории – под потолком висела модель самолета, вокруг стояли высокие стулья, горелки, химические стаканы, а в углу я увидел миниатюрный скелет динозавра. Всё это было оставлено в беспорядке, как будто, услышав последний звонок в учебном году, студенты выбежали на улицу, бросив всё как было. В этом же здании находилось окно повыше, в которое заглянуть не представлялось возможным. Здесь жил управляющий школой, про него мне рассказал Фрайди. Управляющий был шотландцем и любил выпить, а когда его уволили, он пошел на озеро и утопился, всплыв потом среди разноцветных буйков. Время от времени его лицо появляется в окне (так говорят самым младшим ученикам «Крэнбрука»), также его можно увидеть на лугах и среди сосен, откуда он идет к озеру и садится на дно, глядя вверх сквозь водную гладь. Широкие луга, над которыми летали совы, и правда подходили для призраков. Их искусно украсили тяжелыми камнями, похожими на те, из которых сложен Стоунхендж, так что с приходом ночи их можно было принять за древние руины. Здесь гуляли епископы, всегда по двое, и о чем-то беседовали. Когда в общежитии загорался свет, мы выходили развеяться – епископы по двое, а новички поодиночке.
Но хуже всего приходилось с наступлением ночи. Заняться было нечем, разве что попытаться уснуть. Лежа на своих кроватях, новички слышали бренчание гитары, смех и обрывки разговоров, доносившиеся из крыла ветеранов. Слушая эти звуки, новички ещё сильнее чувствовали своё одиночество, вглядываясь во тьму своих маленьких комнат и беспокойно ворочаясь, пока кровати жалобно скрипели под их весом. Я не жил в их крыле, об этом мне рассказали сами новички. Люсьен Риберг, у которого раньше не было проблем со сном, в лагере долго не смыкал глаз по ночам. Его сосед по комнате Джейк Грир постоянно ворочался в сне, и когда его нога падала на линолеум, он поднимался обратно с криками и стонами, а Риберг просил: «Эй, угомонись, парень!» По словам Риберга, иногда Грир звучал как пара человек, крутящихся на стоге сена, но потом заметил, что сам шумит не меньше. Однажды я спросил об этом Грира, он покрутил во рту зубочистку, застенчиво усмехнулся, как после любого вопроса, и объяснил, что в этом виноват не столько Риберг, сколько его кровать. «Эта кровать… брось на неё журнал, ботинок, да что угодно, и тогда она подпрыгнет и начнет визжать».
Позже, когда гитара замолкала, и ветераны ложились спать, многие новички по-прежнему бодрствовали. Фрэнк Империале, который днем боролся за позицию ди-энда, по ночам не мог уснуть до 2-3 часов. Он лежал и слушал стук минутной стрелки на часах, висевших в коридоре, считая секунды от одного удара до другого. В этом деле он стал экспертом, шепотом проговаривая числа в темноте. Фрэнк жил по соседству с уборной, в которой писсуары были оборудованы автоматической системой смыва. Она срабатывала каждые 53 или 83 секунды, уже точно не помню. Империале считал секунды до следующего срабатывания, и тогда из уборной слышалось низкое урчание оборудования, за которым следовал резкий всплеск воды, после чего всё затихало.
Империале концентрировался на своих подсчетах, прежде всего, для того, чтобы не думать о футболе, не волноваться о том, попадет он в итоговый ростер или нет, и попытаться, наконец, уснуть. Тем не менее, каждый раз повторялось одно и то же: перед его мысленным взором появлялось видение – огромный призрачный лайнмен, стоящий перед ним на линии скримиджа и уставившийся на него сквозь маску шлема. Когда Империале срывался на встречу этой фигуре, он делал это с таким напряжением всех мышц, что ему казалось, будто сейчас он поднимется в воздух над кроватью. После этого он с резким выдохом приходил в себя в холодном поту и начинал быстро моргать, чтобы избавиться от видения. Несмотря на суровую внешность призрачного оппонента, Империале неизменно побеждал в схватке, но игрока расстраивало то, что напряжение всех его сил не заканчивалось реальным ударом, поэтому он предпочитал концентрироваться на шуме водопровода и часового механизма. Но рано или поздно очертания линейного снова проступали в темноте. По ночам новичкам приходилось несладко.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.