В тот день, когда я узнал, что моя мама в больнице с огнестрельным ранением в голову, я сказал своей сестре нечто такое, во что до сих пор не могу поверить сам.
Тогда мне было шесть.
И те три слова, что вылетели тогда из моего рта… я не могу представить, что шестилетний ребенок мог такое сказать. Но моя сестра клянется, что так и было. Я верю ей, хотя сам ничего не помню.
Тот день отложился в моей памяти россыпью осколков.
Это случилось осенью 2005 года. Я только-только начал ходить в школу. Меня забрали с продленки сразу после ланча в тот день.
Помню, я вернулся в класс из столовой вместе с одноклассниками и учителем, когда ей (учительнице) позвонили и сказали, что меня забирают домой. Когда я узнал об этом, то страшно обрадовался.
Да!! ХАХАХАХАХА!! Меня забирают домой, а вы оставайтесь, неудачники!!
Следующее, что я помню, это кабинет директора и моя сестра Кеке, плачущая навзрыд. Все мое хорошее настроение мгновенно улетучилось. Ей тогда было 17. Он была старше. Сильнее. И она … просто рыдала здесь, в кабинете директора моей школы.
Я тут же подбежал к ней: «Что не так? Почему ты плачешь? Что случилось?»
Но она не говорила мне ничего.
Она просто стояла, не в силах остановить слезы, и качала головой. Я закрываю глаза сейчас и вижу это так же ясно, как и в тот день.
Я не знал, что думать. Ситуация была совершенно непонятной и пугающей.
Она вывела меня наружу, усадила в машину, и только тогда сказала, почему она плачет. Она посмотрела мне в глаза и сказала: «Это мама».
«Что мама? — заверещал я. — Что случилось с мамой?!»
«В маму стреляли, — ответила КеКе, и добавила, что это сделал мужчина, с которым встречалась наша мама. — Мама серьезно ранена».
А потом я сказал это. Давясь слезами, шестилетний Тэморис Хиггинс выкрикнул: «Я убью его!!!»
По дороге домой, я не мог разговаривать — я плакал и плакал.
Около нашего дома было, наверное человек сто полицейских. И желтая лента. Та, которой огораживают место преступления — она опоясывала весь наш двор.
Я открыл дверь и помчался к дому, крича во весь голос: «Где моя мама?!?!» У меня перехватило дыхание, но я снова прокричал: «Я хочу видеть мою маму! Где она? Где моя мама?»
Её здесь нет, отвечали мне люди в форме. Её забрал вертолет, он приземлился прямо здесь, на нашей узкой улочке в Оук Ридж, штат Теннесси, и забрал ее в больницу.
Для маленького ребенка, наверное, не могло быть новости хуже…
Услышав, что я не могу увидеть маму, обнять ее, сказать, как сильно я ее люблю… я впал в отчаяние.
Я проплакал следующие несколько дней.
Меня забрала моя тетя, и, не имея возможности навестить маму в больнице, я просто молился о том, чтобы она выжила, чтобы с ней все было хорошо. За следующие несколько дней я узнал о произошедшем чуть больше. В нее выстрелил два раза с близкого расстояния знакомый ей человек, который, как я понял и узнал позже, был ее дилером.
Я понятия не имел, во что она была втянута. Я ведь был еще так мал… понимаете?
Для меня она была просто — Мама.
Я не знал, что она «употребляет». Не знал о ее зависимости от крэка. Когда тебе шесть лет, ты не придаешь большого значения вещам, которые не понимаешь. А я был таким типичным «маминым мальчиком». Все, что мне было нужно — чтобы мама была рядом со мной, 24 часа в сутки, 7 дней в неделю.
И да, она никогда не употребляла наркотики в моем присутствии. Она тщательно скрывала от меня свою зависимость, и я не подозревал о чем-то подобном.
Но кое-что я очень хорошо запомнил… эти ночи.
Это одни из самых ранних моих воспоминаний — и они о том, что часто случалось в нашем доме ночью. В два или в три часа ночи, около того. Моя сестра жила тогда с бабушкой, поэтому мы с мамой были вдвоем в целом доме. И иногда ночью…блин, даже сейчас неприятно вспоминать.
Я просыпался в своей кровати и звал: «Мам… Мама?» — А в ответ тишина. — «Мама??!» — Я переходил на крик: «МАМААААА???» — Но как бы громко я ни кричал, сколько бы раз ни звал её, ответа не было.
Ее не было дома.
Я был… один.
Это были одни из самых страшных и отвратительных моментов в моей жизни. Чувствовать себя одиноким, брошенным, никому не нужным.
Я в ужасе вскакивал с постели и бегал по дому в поисках мамы…а потом я выскакивал на улицу и бежал. На улице было темно, хоть глаз выколи, но мне нужно было пробежать всего лишь сотню метров до бабушкиного дома. И я бежал и плакал — босиком, в одной пижаме, а добежав, бросался всей тяжестью тела на дверь бабушкиного дома.
И бабушка, благослови ее Господь, всегда откликалась на мой стук — она крепко обнимала меня, и успокоив, укладывала спать.
А иногда было и так, что когда мама без предупреждения уходила ночью из дома, со мной оставался кто-нибудь из ее друзей. Я просыпался, выходил в гостиную — а там на диване сидел кто-то незнакомый. И я бросался в слезы: «Кто ты такой? Уходи из моего дома! Уходи!» — а потом бежал к бабуле.
Чем чаще я вспоминаю детство, тем чаще я думаю, что почти всегда передвигался бегом. А уж если я бежал, то бежал во всю прыть.
Мои отец и мать постоянно попадали за решетку. В это время меня обычно забирал кто-то из двух теток или бабушка, у которой жила моя сестра. Я хотел изменить свою жизнь, выбиться в люди, но в Оук Ридж это было не так-то просто. Сейчас в городке стало спокойнее, но тогда… На улицах в открытую продавали наркотики, курили крэк, стреляли. Ты просто шел по улице и видел, как кто-то накуривается или кричит на другого, размахивая пистолетом.
Таким было мое детство.
Четко помню, как в семи- или восьмилетнем возрасте мы с двумя друзьями пошли в парк побросать мяч и вдруг увидели двоих парней, которые спорили о чем-то и ругались. Потом они просто начали стрелять друг в друга.
Тогда я в первый раз увидел, как человек получает пулю. Это как… бам! И он падает, весь в крови.
И я помчался оттуда со всех ног. Никогда в жизни я так не бегал. Сердце выскакивало из груди, я перелетал изгороди, словно Супермен.
Все свое детство я пробегал — куда-то или от чего-то. Как-то так.
Выйдя из больницы, моя мама не перестала употреблять наркотики. Получила пулю в голову? Чуть не умерла? Перенесла сложнейшую операцию и долгое восстановление? Ну и пофиг. Этого оказалось недостаточно для того, чтобы бросить.
После одного из следующих арестов ее отправили на принудительное лечение в Ноксвилл.
В это время я жил у своей тетки и постоянно канючил, упрашивая взрослых отвезти меня на свидание с мамой. Я мог говорить об этом весь день, снова и снова, не давая взрослым ни минуты покоя — как это делают все дети, когда им что-то очень нужно. И при первой возможности бабушка сажала меня в машину и мы ехали в реабилитационный центр — всего-то около 30 минут в пути.
Там нечем было заняться. Простая еда. Маленькая комната, в которой были только кровать и стул. По-моему, не было даже окна. Но для меня… это было лучше, чем поездка в Диснейленд.
Я мог поговорить с мамой. Мы могли шутить и веселиться. И еще… я мог ее обнять.
После того, как мама прошла курс реабилитации и вернулась домой, наша жизнь стала меняться.
Я стал замечать, что мама приходит почти на все мои футбольные и баскетбольные матчи в школе. И когда ночью я просыпался и звал ее… она отвечала.
Она была рядом.
И это было для меня важнее всего на свете — знать, что она рядом. Я был счастлив.
Стали заметны и другие перемены в маме — она стала выглядеть более здоровой и умиротворенной. Она больше не пропадала, внезапно убегая куда-то из дома — теперь она могла часами быть с нами: смотреть телевизор, болтать, делать что-то по дому.
Незаметно проходили неделя за неделей, месяц за месяцем, и вот мама продержалась уже год. Потом — три года. А теперь, двенадцать лет спустя… мама здесь с нами, она здорова и хорошо себя чувствует. Работает сиделкой, оказывая услуги на дому. И теперь кажется, что все плохое осталось только в воспоминаниях, а может, и вообще в другой жизни.
Когда ее спрашивают, что изменило ее жизнь, что стало причиной того, что она победила зависимость и смогла начать новую жизнь, она неизменно говорит — мои сын и дочь. Она говорит, что захотела стать хорошей матерью и дать свои детям всю ту любовь, которой они заслуживают и которой им недоставало раньше.
И эти слова находят самый горячий отклик в моем сердце. Ведь ей действительно удалось стать для меня самой лучшей мамой на свете.
Поверьте, в средней и старшей школе она строго спрашивала с меня за учебу, давая понять, что хорошее образование — одна из самых важных вещей в жизни. И я старался быть хорошим сыном и правильным мальчиком — не ввязывался в неприятности, не заставлял ее краснеть за себя и никогда не приближался к наркотикам. Избегал даже самого слова. Я хотел, чтобы моя мама гордилась мной.
Я с самого раннего детства искал в спорте отдушину для себя. И позже, когда мама заметила, что я хорош в футболе, она первой увидела в этом дополнительные возможности для меня.
В Оук Ридж было полно ребят, которые могли бы стать отличными спортсменами, но большинство из них «потерялись на улице». Моя мама и сама чуть не разделила их участь — и она никогда не стеснялась говорить об этом. Она извлекла из прошлого уроки, оставила позади все плохое и пошла дальше. Поэтому, когда мне начали поступать предложения от колледжей, мама вызвала меня на серьезный разговор. «Сынок, — сказала она. — Ты уже прошел «уличные университеты» вместе со мной. И тебе нет нужды возвращаться туда вновь. Ты можешь стать кем-то особенным — одним из многих твоих сверстников и друзей».
Я знал, что она говорит это от всего сердца — и я пообещал себе, что сделаю все возможное и невозможное, для того, чтобы стать тем человеком, каким уже видит меня моя мама.
Когда я попал в «Клемсон» и заиграл там, мама была счастлива и горда за меня. И это, пожалуй, одна из приятнейших вещей и лучших воспоминаний о колледж-футболе — видеть ее на трибунах, в джерси с моим номером и фамилией, с широкой улыбкой на лице — что может быть лучше? И да, она не просто гордилась мной — она не стеснялась заявить об этом во всеуслышание.
Не случайно я употребил слово ВСЕУСЛЫШАНИЕ.
Этим моя мама известна с давних пор. Мне кажется, когда она звала меня домой с улицы, ее было слышно на несколько миль вокруг. Во всяком случае, я отчетливо слышал ее голос с трибун, находясь на поле. Она болела за меня всей душой, она была полностью вовлечена в игру.
Тренер Суинни несколько раз говорил мне, что он тоже слышит ее. И это в каком-то смысле было ему на руку — он знал, что я буду из кожи вон лезть, чтобы не огорчить маму. И что я слышу ее, даже если она сидит на пятидесятом ряду от бровки.
Теперь пришло время дать моей маме еще один повод для гордости — я не собираюсь расстраивать ее, когда она придет на матч НФЛ с моим участием. Не могу дождаться, когда снова услышу ее голос с трибун во время матча. И хочу, чтобы она говорила всем окружающим, что это ее сын делает вещи.
В «Клемсоне» отличные традиции воспитания топовых ресиверов — будьте уверены, я готов на все 100%.
До сих пор не могу поверить, что в книге университетских рекордов в разделе «количество тачдаунов на приеме» мое имя написано рядом с Сэмми (Уоткинсом) и Нюком (Деандре Хопкинс). Эти парни — уже легенды НФЛ. Что ж, буду рад пообщаться с ними при случае.
Я готов ловить важные мячи и выходить победителем из моментов 50/50 между ди-беком и ресивером. Я большой, я быстро бегаю, и я не раз доказывал свою состоятельность в важнейших играх за «Клемсон».
Если вам недостаточно слов — посмотрите видеозаписи. Они беспристрастны и скажут все за меня.
И скажу еще одно: попав в вашу команду, я принесу не только «тачдауны» и «ярды после приема», но и…себя самого! Я — тот, кто уже немало повидал в жизни и привык ценить каждый прожитый день, тот, кто принесет море оптимизма и позитива в раздевалку. Мое кредо — работать, не оправдываться и не лениться, и заслужить уважение ветеранов. Показать людям, что я тот, на кого они могут положиться.
Я не привык воспринимать что-либо как должное.
Да и могло ли быть иначе?
Читайте также: Ресиверы из первого раунда драфта-2020. Кто из них лучше всего должен влиться в схему новой команды?
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.