Предисловие к переизданию 2006 года

С момента публикации Out of Their League прошло уже 34 года. Леонард Шектер (известен как редактор книги о бейсболе Ball Four – прим. пер.), на тот момент спортивный редактор журнала LOOK, назвал Out of Their League «самой жесткой книгой о спорте из когда-либо написанных». В 2002 году Sports Illustrated поместили её на 63-ю строчку в списке «Ста лучших спортивных книг за всю историю». Out of Their League не печаталась на протяжении двух десятилетий, но признание со стороны Sports Illustrated заставило меня задуматься о переиздании.

Работая последние 23 года в качестве директора Западного отделения Ассоциации игроков НФЛ, я попросил нескольких действующих и недавно завершивших карьеру игроков прочитать Out of Their League и ответить на вопрос: «Имеет ли эта книга отношение к тому, что происходит в современном студенческом и профессиональном футболе?» Ответом стало единогласное «Да». Я понял, что книга выдержала проверку временем, и отзывы нынешних игроков НФЛ стали последним доводом в пользу её переиздания.

Я написал Out of Their League в 28 лет, после того, как завершился мой 7-ой сезон в составе «Кардиналс», в то время они ещё располагались в Сент-Луисе. Во многом книга получилась злой, и на это были свои причины. Кроме того, она открыто и правдиво описывает реалии студенческого и профессионального футбола, какими я увидел их в Университете Сиракьюз и в «Кардиналс». Я любил играть в футбол – главным образом матчи, но тренировки мне тоже нравились. На протяжении всей карьеры меня поражало противоречие между моей любовью к игре и идеалами футбола с одной стороны и лицемерием тренеров и владельцев команд, с которым сталкивались я и мои товарищи, – с другой. Мы не понимали в полной мере правил, которые диктовала коммерческая природа игры, не понимали того, что мы были продуктом и заменяемыми деталями. 35 лет назад мы начали осознавать то, что тренеры и владельцы эксплуатировали нашу любовь к игре и её идеалы.

Основной причиной написания книги стало желание стимулировать перемены в студенческом футболе и НФЛ. Я хотел помочь устранить несправедливость и дурное отношение к игрокам, остановить эксплуатацию молодых спортсменов, которые, так же, как и я, любили игру.

За последние 35 лет в мире футбола многое изменилось, он вышел на первое место по числу зрителей в США. НФЛ стала крупным бизнесом, и её доходы в 2005 году превысили 6 миллиардов долларов.

В наиболее успешных колледжах степень эксплуатации атлетов – прежде всего футболистов и баскетболистов – только увеличилась. Спортивные стипендии, которые раньше выдавались на 4 года, сейчас предоставляются на 1 год с необходимостью продлевать их после каждого сезона. Небольшие выплаты «на карманные расходы» были исключены из стипендий. Некоторые виды стипендий могут включать в себя прожиточный минимум, но спортивные в их число не входят. В студенческом спорте на кону стоят большие деньги, поэтому атлеты вынуждены играть и тренироваться круглый год. Неудивительно, что в университетах, которые входят в Дивизион I A (высший дивизион NCAA – прим. пер.), процент выпускников среди спортсменов на 20% ниже по сравнению с обычными студентами.

У атлетов отсутствуют механизмы, благодаря которым они могли бы сделать студенческий спорт более честным и справедливым. Игроки НФЛ и другие профессионалы уяснили, что необходимые перемены может принести создание эффективной организации. Мне посчастливилось работать в профсоюзе игроков НФЛ в течение последних 23 лет. «Посчастливилось», потому что я смог поучаствовать в устранении недостатков НФЛ, которые описал в книге.

Для молодых людей, которые играют сегодня в НФЛ, был достигнут заметный прогресс в том, что касается прав игроков, их защиты и распределения доходов. Под руководством Джина Апшоу, бывшего игрока «Рэйдерс», члена Зала Славы и исполнительного директора Ассоциации игроков, организация добилась многого. Профсоюз игроков НФЛ стал сильнейшим в профессиональном спорте и обеспечивает своих членов наибольшим процентом от доходов лиги.

Out of Their League – это автобиография парня из маленького городка в Огайо, который играл 4 года за «Сиракьюз» и 7 лет за «Кардиналс». Несмотря на то, что футбольные организации и структуры за это время претерпели большие изменения, сам футбол почти не поменялся, это по-прежнему игра, в которой нужно бегать, блокировать, захватывать, бросать и ловить мяч. Для тех, кто играл в него 35 лет назад, и для тех, кто играет в него сегодня, футбол это всё ещё футбол.

Пролог

Вы, возможно, об этом не подозреваете, но если вы один из американцев, проводящих несколько часов в неделю за просмотром футбола, то наверняка видели меня по телевизору в течение последних семи лет. Я не был гламурным игроком, а «Сент-Луис Кардиналс», за которых я выступал, не были гламурной командой, и всё-таки я был там вместе с тысячей других парней, таких же неизвестных.

Но вы меня больше не увидите.

Мне сложно сосчитать все причины. Начать стоит с момента, который оставил глубокий отпечаток в моей памяти. «Кардиналс» играли против «Стилерс» одним холодным дождливым днем. Мы без проблем доводили матч до победы, и за минуту до конца они набрали очки. Я вышел в спецкоманде на возврат кик-офф, и моей задачей было заблокировать третьего от кикера игрока «Питтсбурга». Мяч пролетел прямо по центру, я сделал несколько шагов назад и побежал навстречу сопернику. Мой игрок, должно быть, подумал, что его забыли заблокировать, а может он просто был новичком. В любом случае, он совершил большую ошибку: бежал на полной скорости и не смотрел по сторонам. Я знал, что он меня не видит, и решил снести его. Собрав все силы, я нанес удар. В тот же момент мой слух пронзил треск рвущихся мышц и связок. Потом прозвучал финальный свисток, а игрок «Питтсбурга» остался лежать на поле, корчась от боли. Его унесли на носилках, и я почувствовал себя виноватым, но в то же время я знал, что выставил отличный блок, и именно за это мне платят.

Всю оставшуюся карьеру этот образ периодически возникал в моем сознании. Такие вещи случаются постоянно, это часть обычного воскресного дня в профессиональном футболе. Но обстоятельства, которые заставляли меня испытывать удовольствие от нанесения увечий другому человеку, постепенно стали одной из многих причин, по которым я оставил игру.

Занимаясь спортом большую часть жизни, я пришел к пониманию того, что футбол – это опыт, способный исказить сущность человека. В этой книге я расскажу о том, что скрывается за яркой телевизионной картинкой – о расизме и обмане, о невероятной жестокости, которая в равной степени влияет на тело и дух. Для меня не является совпадением то, что Ричард Никсон, один из наиболее репрессивных президентов в американской истории, помешан на футболе, как и то, что футбол становится нашей версией «хлеба и зрелищ».

Прошлой весной, когда я принял решение завершить карьеру, но ещё не сделал официального заявления, мне позвонил главный тренер «Кардиналс» Чарли Виннер. Он был в курсе и проговорил со мной в течение двух часов, уверяя, что я буду стартовым правым лайнбекером в сезоне 1970 года, и предлагая забыть моё участие в политической деятельности – обстоятельство, которое раздражало руководство «Кардиналс» в прошлом. Несколько дней спустя я получил по почте контракт на $35 000 от вице-президента «Кардиналс» Билли Бидвелла.

Но они не могли предложить мне ничего, что заставило бы меня снова надеть форму и выйти на поле. Чтобы ответить на вопрос «Почему?», следует рассказать всё с самого начала и понять, что же футбол делает с людьми, которые в него играют.

1

Оглядываясь назад, я понимаю, что многие обстоятельства, благодаря которым я попал в профессиональный футбол, присутствовали в моей жизни с самого начала.

Я родился в Кливленде 1 ноября 1941 года. Мой отец прибыл в США из Венгрии в девятилетнем возрасте. Эмиграция стала для него психологической травмой, от которой он не смог оправиться до конца жизни. Проведя юность на клубничной ферме в Луизиане, отец перебрался в большой город, где занимался производством инструментов. Когда наша семья начала увеличиваться, он решил, что городская жизнь слишком опасна. Он участвовал в организации профсоюза, и дела шли неважно. Когда мне исполнилось 6 лет, отец перевез меня, мою мачеху, старшую сестру и четверых братьев на ферму в Гленвиллоу, штат Огайо.

Хотя наш дом находился в сельской местности, его едва ли можно было назвать райским уголком. Отец строил его по выходным, пока мы жили в Кливленде. Дом был сложен из бетонных блоков и состоял из одной большой комнаты, в которой жила вся семья. В доме не было проточной воды, туалет был во дворе, а кровать, которую я делил с тремя младшими братьями, представляла собой матрас и пару изъеденных молью одеял.

Гленвиллоу, городок с населением в 52 человека, контролировался «Остин Паудер Компани», производителем взрывчатки. Город состоял из магазина, нескольких старых домов для работников «Остин» и заброшенного здания школы, в котором жили местные скваттеры (люди, вселившиеся незаконно в незанятый дом – прим. пер.).

Мой отец считал, что как только ты научился ходить, ты должен научиться работать. У всех детей в нашей семье была работа, даже у моего трёхлетнего брата Джо. Я был пастухом, и это позволило отцу сэкономить на строительстве ограды для скота. Взяв кусок хлеба в качестве завтрака, я выгонял коров на пастбище в 7 утра, пригонял их обратно в полдень, чтобы напоить, и возвращал в поле до вечера. Пару раз за лето я засыпал, и коровы уходили на кукурузное поле. Мне приходилось собирать их и пытаться скрыть нанесенный ими ущерб. Но так как скрыть два ряда съеденной кукурузы было невозможно, я проводил остаток дня в ужасе, ожидая возвращения отца.

Он был суеверным человеком, в том числе по отношению к левшам. Отец думал, что они от природы глупы и никчемны. К несчастью, я родился левшой, и каждый раз, когда он замечал, что я ем или пишу левой рукой, избивал меня.

Жизнь на ферме была тяжелым, почти примитивным существованием, прежде всего из-за жестокости отца и работы, которую нам приходилось выполнять. Мало что изменилось после того, как я пошел в школу в Солоне, городе с населением 5 тысяч человек. В нём была своя элита, состоявшая из людей, которые работали в Кливленде и жили в небольших закрытых анклавах с названиями вроде Брайер Хилл и Шербрук Парк. На фоне их детей я чувствовал себя одним из бедных, глупых Мэггиси с заброшенной фермы. Это чувство неполноценности не покидало меня и моих братьев всё время обучения в школе. Мы стремились избежать его, достигнув в своей жизни чего-то большого.

Моим первым спортивным опытом было участие в соревнованиях по бегу в седьмом и восьмом классах. Я был одним из самых маленьких детей в классе, поэтому тренер ставил меня на длинные дистанции. Он говорил нам, что закончить гонку так же важно, как и победить в ней. Я относился к этому серьезно, хотя иногда чтобы финишировать, приходилось пробираться через толпу судей и участников следующего забега.

Я начал играть в футбол на второй год старшей школы. Тренировки начались 20 августа, за несколько недель до учебы. Ассистент главного тренера, отвечавший за бегущих, напоминал инструктора по строевой подготовке. Он был настоящим фанатиком, постоянно кричал, раздавал приказы и свистел. На первой тренировке я чувствовал себя как пятнадцатилетний девственник в борделе. Я не знал, что мне делать, поэтому прислушивался к подсказкам более опытных игроков.

Я неторопливо выполнял выпрыгивания, когда тот тренер подошел и стал наблюдать за мной. Он не знал, как меня зовут, но заметил номер на моей джерси.

«Эй ты! Ты, номер 63, шевелись!», – закричал он.

Я был напуган и показал на свой номер, который пока не запомнил.

«Да, ты! Работай энергичнее, если хочешь остаться в команде», – крикнул он.

Я начал бешено прыгать и продолжал прыгать так или иначе следующие 14 лет, пока не ушел из футбола.

В первый год наиболее важной вещью для меня была не сама игра, а стремление получить одобрение и заработать уважение главного тренера Боба Вогта. Я стал бегущим, хотя весил всего 68 килограмм, потому что это был самый простой способ остаться в команде. Благодаря своему агрессивному стилю игры я быстро заслужил признание товарищей по команде и тренера Вогта. Впервые в своей жизни я получил похвалу за то, что делал. Футбол быстро стал моей жизнью, а тренер, и впоследствии я сталкивался с подобным раз за разом, стал кем-то вроде второго отца. Временами Вогт проявлял неподдельную заботу, возможно, потому что сам был из бедной семьи и закончил колледж только благодаря футбольной стипендии. Я помню, как однажды он показал дом, в котором провел детство – старое полуразрушенное здание, напоминавшее мою ферму. Он не сказал ничего, кроме того, что жил там ребенком, но смысл был ясен: футбол может стать лестницей к новой жизни.

Я почти ничего не знал о футболе, но знал, что в этой игре на кону стоит моё выживание. И хотя я не выработал определенной футбольной ловкости вплоть до одиннадцатого класса, с самого начала моей визитной карточкой стал агрессивный и энергичный стиль игры.

Я всё ещё помню свой первый скриммидж. Я так сильно хотел попасть в команду и угодить тренеру Вогту, что не мог толком соображать. Я помнил только одну комбинацию, «44 dive», при которой бегущий направляется в проход между гардом и тэклом. В конце скриммиджа наш квотербек назначил этот розыгрыш пять раз подряд. Отлично помню один из них: я прошел 5 ярдов, прежде чем меня захватил лайнбекер; я протащил его на себе ещё около 5 ярдов, тогда он схватил меня за шлем и сорвал его с моей головы, но мне удалось вырваться и набрать лишних 15 ярдов. Я оглянулся и заметил игроков основной команды, смотревших на меня в изумлении, и тренера Вогта, который одобрительно кивал.

Я выработал стиль, который нравился тренерам. Чем больше меня хвалили, тем более фанатично я играл. С ранних лет я научился терпеть насилие и жестокость как часть своей жизни, но в футболе жестокость была узаконена, она была способом получить признание как на поле, так и вне его.

Тем не менее, мой фанатичный подход к игре имел свои пределы. Я мало играл, потому что из-за волнения часто забывал комбинации. Первой моей игрой в 10 классе стал матч против «Кайахога Хайтс», довольно жесткой команды. У них недоставало техники, и они просто выбивали дерьмо из соперников. Наш правый хавбек Расс Дэвис был травмирован, и тренер отправил меня в игру. Я был так рад, что забыл все комбинации, кроме старой доброй «44 dive». Первый драйв я пережил благодаря тому, что в основном квотербек использовал именно этот розыгрыш. Но когда он начал тасовать комбинации, для меня всё закончилось. Я спрашивал его в хадле: «Куда мне сейчас бежать? Что мне делать?». В итоге он разозлился и подбежал к тренеру Вогту, который убрал меня с поля.

В конце 10 класса я добавил к своему самоубийственному стилю игры немного футбольных умений. Нашей последней игрой в тот год стала встреча с «Брексвилем». Многие их игроки выглядели на 20 лет, и в своей красно-оранжевой форме они побеждали большинство команд ещё до начала матча. Даже тренер Вогт не ожидал равной игры и, раз уж это была последняя игра в году, собирался посмотреть на десятиклассников. Мой друг Билл Дэвидсон, который весь сезон был стартовым эндом, сказал, что это мой шанс и что если я хорошо покажу себя, то смогу рассчитывать на место в старте на следующий год.

Игра с «Брексвилем» была назначена на пятницу, но уже во вторник я был на взводе и готов к игре. В среду был Хэллоуин, и в местном ресторане я пересёкся с футболистами-старшеклассниками, у которых с собой были фейерверки и римские свечи. Один из них был на грузовике, и они спросили, не хочу ли я прокатиться с ними и повеселиться. Я запрыгнул в кузов, и мы отправились в богатый район Брайер Хилл. Мы обстреливали фейерверками всё подряд, от почтовых ящиков до двухэтажных домов.

Сбежав из Брайер Хилл, мы решили, что нашей следующей целью станет мистер Смит, директор школы. В 1:30 мы забрались на холм над его домом с кучей яиц в карманах и начали бросать их. Осмелев, мы спустились к дому, чтобы атаковать его в упор. Тогда мистер Смит включил прожекторы и начал кричать: «Мэггиси, Кларк, Келдорф, я вас узнал!». Через несколько секунд появились полицейские машины. Некоторым из нас удалось сбежать, остальные же оттирали дом Смита до 5 утра.

На следующий день нас вызвали в кабинет мистера Смита, кроме него там был тренер Вогт. Оба были в бешенстве, но по разным причинам. Смит хотел наказать нас, но не мог, потому что мы не нарушили правила школы, а он не был ублюдком, чтобы выдвинуть против нас криминальные обвинения. Но он знал, что мы нарушили комендантский час для футболистов, за соблюдением которого ревностно следил Вогт. Как и ожидалось, он отстранил нас от игры с «Брексвилем». Я был сломлен и умолял позволить мне сыграть. Я чувствовал отторжение с его стороны, ведь я подвел его. Ещё более остро я осознал, какую  неограниченную власть имели эти двое, и хотел быть уверен в том, что больше никогда не попадусь. С этого дня и до окончания школы я не нарушал правила.

Баскетбольные тренировки начались неделю спустя. Я входил в младшую команду, которую также тренировал Вогт. Как и в футболе, мне не хватало ловкости, но я пробился в стартовый состав благодаря умению бороться за подбор. В команде я играл роль «убийцы», и агрессия, которую от меня ожидали увидеть на футбольном поле, выплескивалась на баскетбольной площадке. Помню, как однажды я взял подбор, инстинктивно сунул мяч подмышку и побежал.

Весной я решил, что перееду жить к дяде в Детройт. Дела на ферме окончательно разладились. Старший брат ушел служить на флот, сестра уехала в Кливленд и вышла замуж. Отец всё чаще прикладывался к бутылке, и они с мачехой готовы были развестись. Я обратился за советом к тренеру Вогту. Он настаивал на том, чтобы я остался в Солоне, где уже зарекомендовал себя как спортсмена. Кроме того, он сказал, что у меня есть хорошие шансы получить футбольную стипендию по окончании школы. Покидая его кабинет, я услышал о том, что Марк Уэбер, звезда нашей команды и игрок, к которому я относился с большим уважением, получил стипендию от университета Сиракьюз. Тренер попросил меня иметь это в виду.

Мой друг и товарищ по команде Билл Дэвидсон знал о моём намерении перебраться в Детройт. Он втайне попросил своих родителей пустить меня жить к ним домой. Отец Билла занимал руководящую должность в «Дженерал Электрик», и их семья жила в особняке из красного дерева в Брайер Хилл. Я должен был пожить у Дэвидсонов неделю в качестве испытательного срока. Переезд к ним был сродни переезду из свинарника во дворец. В конце недели Дэвидсоны разрешили мне перебраться к ним насовсем, если мои родители не будут против. Отец не возражал, поэтому я собрал вещи в бумажный пакет, попрощался с братьями и ушел из дома.

Продолжение