Когда я попал в символическую сборную сезона, то уже был похож на наркомана, живущего ради того адреналина, который получал от своей же игры на поле. И я не преувеличиваю эту зависимость. Я правда подсел на чувство, которое пронизывало меня, когда я заставлял раннинбека потерять мяч или перекрывал проход и блокировал пас. Во время розыгрыша вы смотрите на противников и видите, как ваши действия их обескураживают. Они возвращаются в хадл, ссутулившись, их шаги становятся неуверенными. Вы украли у них нужный настрой и радость и отдали своей команде.

Дело не только перехватах. С пяти лет я жил ради того-самого-удара — такого, чтоб грохот слышен на весь стадион, который заставляет трибуны замереть на вздохе. Вы чувствуете удар тела о тело, а потом сверху вниз наблюдаете, как уверенность в себе покидает тело игрока чужой команды. Вы смотрите, как он осторожно встает (вы всегда хотите, чтобы он встал), и видите, что он чувствует себя неловко, неуверенно или спотыкается. Вы украли его звезду.

Футбол — очень быстрая игра; неподготовленному глазу может показаться, что все эти большие, громоподобные захваты происходят случайно. Да, это правда, что многое из происходящего на поле является чистой реакцией, продуктом многочасовых тренировок мышечной памяти. Правда и то, что любой захват — это простая физика. В средней школе мой учитель физики никогда не говорил о футболе, но то, что я слышал, было всегда связано с игрой: равнодействующая сила, направленная на игрока с мячом, равна скорости изменения импульса, а этот импульс является произведением массы и скорости.

Мой отец — пастор — был тренером защиты в старших классах, когда я учился в началке. И он фактически был моим неофициальным тренером, когда в восемь лет поставил передо мной лист бумаги.

«Райан, давай представим, что этот лист — игрок с мячом», — сказал он, его другая рука была в шести дюймах за бумагой. «На самом деле тебе не надо блокировать этот лист. Тебе надо заблокировать руку за ним. Тебе надо делать захват через бумагу. Потому что легче заблокировать кого-то, если сделаешь блок через него. Помни, что они тоже пытаются двигаться вперед».

То был первый урок физики футбола. Моя задача заключалась не в том, чтобы заблокировать человека передо мной, а в том, чтобы захватить что-то позади него. И это привело к уроку номер два: для успешного выполнения задачи нужен хороший импульс, и я должен был использовать свою скорость, чтобы быстрее сделать захват, поэтому сила зависела от моей стороны столкновения.

Когда я попал в символическую сборную, НФЛ уже ввела наказание за контакт шлем в шлем. До этого я был известен своей игрой головой вниз: когда шлем вел меня за собой. Не то чтобы меня считали грубым игроком. Просто я всегда был так сосредоточен на ускорении — на захвате через бумагу, — я добирался туда так быстро, что поднимать голову было поздно. Я уже достиг цели.

Embed from Getty Images

И я и мои тренеры знали об этом. Даже до запрета столкновения шлем в шлем были опасны. Это связано с особенностью шеи, которая имеет естественный изгиб, позволяющий ей действовать как пружина — поглощать и распределять силу. Когда игрок, делающий захват, наклоняется и бьет игрока с мячом головой вперед, это не только увеличивает шансы получить сотрясение мозга, но может привести и к перелому шеи. Это происходит потому, что при ударе через шею проходит сжимающая сила, в результате чего она уплотняется, и ей тяжелее поглощать и распределять силу удара.

Я отлично знаю истории об опасности захватов головой вперед. Наш координатор защиты в «Питтсбурге» Кит Батлер рассказывал мне о парнях, с которыми он играл. Они делали захваты с опущенной головой и получали травмы. После каждой игры мы просматривали записи с моими захватами и останавливали видео там, где я опускал голову. А перед тренировкой я снова и снова атаковал манекен, концентрируясь на том, чтобы держать голову поднятой.

Мой тренер и лучший друг Джером постоянно напоминал об этом. В школе он был лайнбекером, а в колледже — членом символической сборной. «Держи голову выше, парень!» — говорил он мне снова и снова.

И вот, что смешно — под «смешно» я имею в виду «иронично» — вечером 4 декабря 2017 года была самая обычная игра в Цинциннати. Я не опускал голову, но все равно получил травму.

Я уже сделал два захвата во время первого владения «Бенгалс», и мне казалось, что я лечу по полю.

Самое смешное — опять же, иронично — у меня было растяжение лодыжки, и выход на поле был под вопросом.

«Может быть, тебе не стоит играть», — сказала Мишель. Но врачи оставили право выбора за мной. Неужели они думали, что я не выложусь на полную ради своих? Кроме того, мы сражались за преимущество домашнего поля в первом раунде плей-офф. С 87 захватами и тремя перехватами всего в 11 играх я был лидером защиты, которая занимала четвертое место в лиге, пропуская 17,5 очка за игру. Если я могу ходить, значит, могу играть.

И вот я несусь на ресивера Джоша Мэлоуна, который только что поймал чекдаун от квотербека Энди Далтона. Это была настолько обычная игра, что у меня было много времени, чтобы прочитать, что находится впереди меня. Так много времени, что впервые в карьере я сказал себе:

«Держи голову выше».

Embed from Getty Images

Как только я коснулся Мэлоуна, он повернулся, и моя поднятая голова врезалась в его левое бедро. В следующую секунду я понял, что упал. В пояснице сразу же почувствовалось резкое жжение. Я перевернулся, хватаясь за спину. Мои руки двигались, а ноги нет. Я не мог пошевелить пальцами на ступнях. Ниже пояса вообще не было никаких ощущений. Когда команда собралась вокруг, я сказал: «Я не чувствую ног».

Шумный стадион погрузился в жуткую тишину. Я лежал на газоне, не слыша ничего, кроме собственного дыхания и стука сердца. Я видел, как наш тренер шевелит мою ногу и спрашивает, чувствую ли я. «О чем он говорит?» — думал я. Периодически кто-то из ребят выкрикивал слова поддержки. Когда меня укладывали на носилки, я мельком взглянул на них — многие из них стояли на коленях, сняв шлемы. Выражение их лиц о многом говорило. Я увидел, что лайнбекер Винс Уильямс плачет. Потом я прочитал, как моя травма повлияла на них.

Embed from Getty Images

«Я думаю, что Винс не переставал плакать до перерыва, а ведь это один из самых отвязных парней в команде», — сказал сейфти Майк Митчелл. «Людям приходилось хватать его за маску и говорить: «Эй, ты теперь лайнбекер. Ты не можешь плакать».

Я был на месте товарищей по команде. Футбол может быть жестоким видом спорта, в который играют огромные мужики, сталкивающиеся на опасных скоростях. Обычно после этого мы собираемся в хадл и разговариваем. Но когда вы смогли подняться после столкновения, а один из ваших братьев остался лежать на поле — из вашей команды или из команды соперника, неважно — вы сочувствуете ему. Вы чувствуете ужас от того, что вы делаете, от вашей работы. И этот ужас мы держим в тайне до таких вот моментов.

Когда меня везли по туннелю к ожидающей машине скорой помощи, и овации болельщиков становились слабее, я столкнулся лицом к лицу с этим ужасом.

«Стингеры». Это профессиональная опасность на футбольном поле. Они почти всегда возникают после захвата, обычно когда плечо движется в одну сторону, а голова и шея — в другую. В результате происходит растяжение плечевого сплетения — нервного пучка, идущего от шеи к плечу и вниз по руке. Нервы временно оглушены; пока они пытаются восстановиться, вы, скорее всего, почувствуете жжение, покалывание или пощипывание — это как онемевшая рука, которая просто не двигается.

Вы можете посмотреть игру в Цинциннати сейчас и увидеть, как я перевернулся, схватившись за поясницу, где было жжение. Вы также можете увидеть, как я сгибаю руки — проверяю, не омертвела ли рука. Нет.

Тем не менее, я был убежден, что это просто «стингер». Обычный удар. Ведь во мне живет оптимист. Мама не просто говорила мне «видеть свет» в каждой плохой ситуации; она прожила свою жизнь именно так. Сколько я себя помню, она страдала от болезни Крона. Причем страдала буквально. Однажды, когда я был маленьким, она провела праздники в больнице. Мы праздновали Рождество вместе с ней. Мы открывали подарки в ее больничной палате, и она никогда не позволяла нам видеть, как сильно она мучилась.

У нее случались воспалительные процессы в пищеварительном тракте, что приводило к ужасным болям в животе, сильной диарее, ломоте тела и потере веса. Но по маме никогда нельзя было понять, что она страдает. Я помню, как навещал ее в больнице, и она всегда улыбалась, всегда рассказывала нам истории о жизни медсестер: эта была с Кубы, та выплачивала свой огромный кредит за колледж. И мама и папа всегда были оптимистично настроены. Но мама всегда напоминала мне и брату Вернону, что у кого-то в жизни есть моменты еще хуже, и мы должны быть благодарны за то, что имеем.

Embed from Getty Images

Мама привила нам свой взгляд на мир. Нельзя ожидать худшего ни в отношении других, ни в отношении любой ситуации, в которой ты оказывался. Поэтому, когда я лежал на носилках в туннеле «Пол Браун Стэдиум», вполне естественно, что я уговаривал себя верить, что у меня всего лишь стингер. Чувствительность в ногах вернется.

В туннеле я позвонил Мишель, тогда еще моей невесте. Она не успела включить игру, но уже получала сообщения от друзей: «Надеюсь, с ним все в порядке» и «Молюсь за вашу семью». Когда я дозвонился, она уже знала, что все очень серьезно. Она плакала, и мне оставалось только утешить ее. «Мишель, успокойся», — отвечал я. «Мы справимся с этим». Я сказал ей, что, скорее всего, придется пропустить пару недель.

Мой следующий звонок был папе. «Папа, помолись за меня», — сказал я. «Я не чувствую своих ног».

«Сынок, все будет хорошо», — ответил он, хотя в его голосе я услышал страх. Еще со школы мы с папой вместе молились перед играми. В НФЛ в моих командах были ребята, которые готовились к игре, колотя друг друга по каркасам с криками или врубая хэви-метал или рэп. Да все, что угодно. Я же готовился, молясь вместе с отцом. Мы никогда не молились о победе или большой игре. Мы молились о моем здоровье и благополучии, а также о здоровье и благополучии всех, кто был на поле в тот день. Мы молились за тех, кого любили, и за тех, кого мы почти не знали.

Папа предложил сделать это сейчас. «Господи, пожалуйста, присмотри за Райаном и дай его телу исцелиться», — сказал папа, его голос дрожал от эмоций. «Мы верим в Тебя, Господи, и что у Тебя есть истина, и что Ты приведешь нас к Своей истине».

Мишель и папа были напуганы и расстроены, но они были сильны ради меня. На самом деле они оба много плакали в течение последующих месяцев на фоне всех спадов и подъемов, всего стресса. Но никто из них никогда не позволял мне видеть их слезы. Отец позже сказал, что он плакал 15 или 20 раз в день. Но тогда я этого не знал. В детстве он был главой семьи, и выступал категорически против того, чтобы я видел его сомнения или слабости.

После травмы я каждый день получал от папы смс: «Бог с тобой. Бог помогает тебе. Бог исцеляет тебя». Он каждый день посылал разные сообщения маме, Вернону и Мишель, помогая им преодолеть стресс и боль, с которыми мы все столкнулись, даже когда ему самому было трудно.

Embed from Getty Images

Майк Тайсон однажды сказал: «У каждого есть план, пока ему не дадут по морде». Будучи человеком верующим, отец знал, как легко испытать веру на прочность во время трудностей. «Мне нужно было, чтобы семья знала, что мы не одни, что Бог нас не оставил», — сказал он мне позже. «Бог никуда не ушел. Он поддерживал нас, как он делал всегда».

Мама тоже храбро держалась. Позже я узнал, что она охраняла дверь моей больницы; всякий раз, когда к ней подходил посетитель, она недвусмысленно давала понять, что нельзя плакать, когда он войдет палату. «Выпустите это сейчас», — говорила она им. Я получала только позитив от людей, которые меня любили, что, в свою очередь, делало меня еще более оптимистичным.

У «Стилерс» было два нейрохирурга мирового класса из Медицинского центра Питтсбургского университета (UPMC) — доктор Дэвид Оконкво и доктор Джозеф Марун. Доктор Оконкво — «доктор О» — ездил на одну выездную игру в год, в этот раз он поехал в Цинциннати. Когда я лежал на газоне, доктор О. почти не отходил от меня. Он был на этой игре, потому что доктор Марун был — вы не поверите — в Казахстане, это был как вызов на дом: у премьер-министра болела спина. «Я думаю, Бог отправил меня в Казахстан, чтобы ты мог быть рядом с Райаном», — позже сказал доктор Марун доктору О.

От доктора О. веет юностью, но это крутой врач, который читал лекции по всему миру о лечении травматических повреждений мозга и позвоночника. В машине скорой помощи по дороге в Медицинский центр Университета Цинциннати он попросил меня пошевелить пальцами ног.

И вот оно — шевеление. Пятнадцать минут назад, на поле, я не мог этого сделать. «Это хороший знак», — сказал доктор О. Конечно, я начал задавать ему вопросы о том, когда я смогу снова играть. «Как вы думаете, я буду готов к игре с „Хьюстоном“?» — спросил я.

«Давай не будем торопить события», — сказал доктор О., похлопав меня по руке. Он рассказал, что с тех пор я каждый день спрашивал его, когда смогу снова играть. В следующие месяцы я понял принципы доктора О.: он был отчасти врачом, отчасти психологом, отчасти другом.

С доктором О. меня срочно доставили в травматологическое отделение Медицинского центра Университета Цинциннати. Вокруг собралось много врачей в белых халатах и медсестер с озабоченным видом. Они так плотно окружили меня, что за ними даже не получалось разглядеть стену; все, что я мог видеть, это медицинских работников, которые тыкали и тыкали меня.

Я подумал, что этим врачам и медсестрам, наверное, было интересно, кто такой доктор О., учитывая, что он был одет в толстовку «Стилерс» и в такую же бейсболку. Он тренер? И как только я подумал, что его попросят уйти, в дверь ворвался доктор Джозеф Ченг, заведующий кафедрой неврологической хирургии. Он положил руку на плечо доктора О. и обратился к врачам и медсестрам в палате:

«Никто из вас не знает, кто этот человек, — сказал доктор Ченг, — но если мы просто будем делать то, что он говорит, все будет гораздо проще для всех нас».

Бац — теперь этот парень был главным. «Нас будет судить миллион идиотов, разбирающихся в теме», — сказал доктор О. доктору Ченгу и его сотрудникам. «То, что мы здесь делаем, будет изучаться вечно, так что мы сделаем это как следует и попробуем все».

Я провел свою жизнь в раздевалках и прослушал нереальное количество мотивационных речей. Комментарии доктора О. в той комнате заставили всех вместе взятых выполнить одну миссию. Это и есть лидерство.

Как оптимист, я все еще надеялся, что у меня просто «стингер», но доктор О. знал, что это не так. Когда он впервые сел рядом со мной на поле, он понял, что это серьезнейшая травма. Он признался мне в этом позже. «Стингер» — это, по сути, слабость в группе мышц, которая постепенно исчезает по мере восстановления силы. Но у меня не было никаких ощущений в ногах. У меня была полная потеря чувствительности, и доктор О. знал статистику: вероятность того, что я когда-нибудь снова смогу ходить, составляла три процента.

Вместо того, чтобы сказать мне об этом, доктор О. сохранял спокойствие и просто назначил несколько МРТ и КТ. Теперь я понимаю: он знал, что пациентам не нужна статистика, потому что это усредненные данные, а не конкретный случай. Я придерживаюсь такого же мнения. Ведь если этим трем процентам не возвращается чувствительность и способность ходить, это ведь не значит, что я в их числе? За ночь я расшевелил свои пальцы на ногах. Это повышало мои шансы на выздоровление на 20 процентов. Мне уже становится лучше, да?

 

Посмотреть эту публикацию в Instagram

 

Публикация от Ryan Shazier (@shazier)

Папа был в церкви, когда ему позвонили из «Стилерс» и сообщили, что у меня травма. Когда он ехал домой, телефон зазвонил снова. «Это серьезно», — сказал ему представитель команды. «Вы и миссис Шезир должны приехать сюда».

«Стилерс» привезли Мишель из Питтсбурга, а мама, папа и Вернон прилетели из Флориды. Мама любила повторять, что даже в самой плохой ситуации всегда есть какая-то надежда, если только хорошенько поискать. Когда они приземлились на частную взлетно-посадочную полосу в аэропорту Цинциннати, незнакомый человек услышал, как папа сказал маме: «Нам нужно добраться до больницы».

«Извините», — сказал он отцу. «Вы мистер Шезир?». Он был бизнесменом, который собирался вылетать во Флориду на частном самолете. Это был бывший игрок «Бенгалс» Алекс Салфстед, который после футбола построил успешную карьеру в сфере недвижимости. Он смотрел игру и видел мою травму и пытался связаться с нашим квотербеком Беном Ротлисбергером, чтобы узнать, может ли он как-то помочь. Теперь он узнал моих родителей в аэропорту.

«Меня не будет здесь несколько дней», — сказал он моему отцу, протягивая руку с ключами. «Возьмите мою машину».

«Что?» — переспросил отец, не уверенный, что расслышал правильно. Но это была правда. И Салфстед был настойчив. Они обменялись номерами, и мама, папа и Вернон уехали на автомобиле Алекса Салфстеда.

Вы можете себе это представить? Совершенно незнакомый человек, передающий ключи от своей машины?

Ангелы есть везде, если только вы открыты для них.

Мама, папа и Мишель приехали в больницу с хорошими новостями. Ранним утром во вторник, на следующее утро после травмы, доктор О. объяснил, что мое тело просыпается. Я не только шевелил пальцами ног, но слегка двигал бедром.

Но радость была недолгой. К утру среды я снова не мог шевелить пальцами. Я вернулся в то же состояние, в котором был на поле: не чувствовал ничего. Полное отсутствие функций.

МРТ показала, что у меня образовался тромб, который давил на позвоночник.

Все стало еще сложнее.

Травма привела к воспалению, что и вызвало тромбообразование. Помните обещание доктора О. «попробовать все»? Так вот, он атаковал этот сгусток крови, как пас-рашер. Он вколол мне большую дозу стероидов против воспаления. Он поднял мое кровяное давление, чтобы повысить уровень кислорода и направить здоровые клетки в спинной мозг. Затем наступила пытка гипотермией — переохлаждением.

«Я думаю, если мы заморозим травму, то это даст ей больше шансов на восстановление», — объяснил доктор О. Он отметил, что меня ждет мало приятного.

Я был полностью согласен. «Давайте сделаем это».

Меня на несколько часов завернули во что-то вроде машины для льда. 33-градусный холод действовал как анальгетик, снимая воспаление и уменьшая отек. Мне пришлось проспать всю ночь, дрожа от холода — все методы самоподготовки в мире не могли избавить меня от этой реальности.

Для операции меня решили увезти в Питтсбург, чтобы ее провели доктор О. и доктор Марун. Но время поджимало. Тромб вроде бы рассосался, но я еще был в опасности. Мне нужно было быстро добраться до Питтсбурга, поэтому меня доставили в Медицинский центр на санитарном самолете.

Если честно, это то самое состояние, когда ты спрашиваешь: «Господи, ну почему я?». Я лежал в самолете, мои ноги были туго обмотаны компрессионными чулками, чтобы предотвратить образование новых тромбов, и когда эти горькие мысли лезли мне в голову, я думал об Алексе Салфстеде, чьей машиной пользовались мама и папа.

Он не остановился на этом и уговорил моих родителей и Мишель полететь в Питтсбург на его личном самолете. Он был меньше, чем частный джет, который организовала команда, поэтому мама немного нервничала — она не любит летать. Я улыбался, когда подумал о Мишель и близких в самолете этого парня. Его щедрость и сострадание заставили меня почувствовать надежду и благодарность. «Как же мне повезло!» — подумал я про себя, что звучит довольно безумно, учитывая мои обстоятельства, я знаю.

 

Посмотреть эту публикацию в Instagram

 

Публикация от Ryan Shazier (@shazier)

Когда я снова впадал в уныние и спрашивал себя: «Зачем это происходит? Как я вляпался в это?» — я решил воспринимать это буквально. Чтобы уйти от грустной реальности, я начал вспоминать прошлое. Не могу сказать, что жизнь пролетела у меня перед глазами или что-то в этом роде. Просто лежа в скорой, я вспоминал, как встретил свою первую любовь и полюбил футбол.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.