Никогда не забуду, как старшие ребята потешались надо мной, когда я приходил на воскресную службу в своих старых красно-бело-синих напульсниках «Гарлем Глоубтроттерс». В своей футболке поло и этих напульсниках я был похож на маленького Лу Данбара. Все пацаны смотрели на меня, неодобрительно качая головой, и спрашивали: «Барри, ты нормальный вообще?»

Моя мама была одной из тех невероятных женщин, которые ходят на обе воскресные службы. Одного раза ей было недостаточно. Она хотела поговорить с Иисусом и утром, и после обеда. Мой друг жил на вершине одного из редких холмов в Уичито, и мы с братом убегали туда после обеда поиграть в футбол. Прямо в той же одежде, в которой пришли из церкви. Мы играли и молились, чтобы мамина старая машинка не смогла въехать на холм. Мы знали, что если время — пять вечера, а мы еще не слышим гудка ее машины, то все — можно играть до отбоя. Это было одно из самых прекрасных ощущений в мире.

Потом мама «просекла фишку» и стала посылать за нами еще кого-нибудь из младших братьев или сестер. В этом случае нам приходилось просто убегать.

Я и сейчас, закрывая глаза, вижу перед собой как наяву своего друга Керри Гуча, который рисует схему следующего розыгрыша пальцем в пыли. Если вы любите футбол, то знакомы с теми же ощущениями, что и я. Знаете, каково это — играть со старшими ребятами, и, крепко прижимая к груди мяч, бежать «на свет». Время и место не имеют значения — утром на заднем дворе, вечером на парковке у супермаркета… Прекрасное чувство…

Я всегда представлял себя Терри Меткалфом. Не Эрлом Кэмбеллом или Ларри Зонкой. Терри, как и я, был маленьким и юрким. Он был легким, подвижным, мог обмануть защитника одним движением или поворотом корпуса. Выдумщик и фантазер, на поле он был настоящим художником.

Я провел большую часть детства на улице — а где еще тебе быть, когда у тебя десять братьев и сестер? И если бы меня попросили описать наш дом в двух словах, я бы ответил «куча народа». Каждый раз на выписку нашей мамы из родильного отделения из больницы присылали большой ванильный торт. Помню, как мои братья и сестры радовались — тому, что у нас будет еще один маленький брат или сестричка, и еще тому, что будет торт. Потому что торты были действительно хороши, хоть и среднее время пребывания торта в нашем доме не превышало трех минут.

Помню, как упрашивал отца купить мне Juicemobiles (спортивная обувь, которую продвигал О Джей Симпсон, звезда НФЛ). Нынешнее поколение и не слышало о них, но в мое время О Джей был, что называется, первым после Бога. Его Juicemobiles были чем-то вроде нынешних Jordans. Первую свою игру во флаг-футбол я отыграл в кроссовках, но отыграл достаточно хорошо для того, чтобы отец купил мне несколько пар Juicemobiles.

Мой отец большую часть жизни проработал кровельщиком. Хотя на самом деле он был местным «мастером на все руки». Он мог починить все, что бы ни сломалось. В его жизни были две главные вещи: его друзья и «Оклахома Сунерс». Он был крут, он был старше «старой школы». Я работал с ним на летних каникулах и как-то мы заехали перекусить в кафе к его хорошему другу. За едой его друг завел разговор о том, что «спортсмены — это ролевые модели для молодежи». И тут отец грохнул кулаком по столу и рявкнул: «Ролевые модели? Я — ролевая модель для моих детей!»

Из уважения к отцу я никогда не праздновал тачдауны. Помню, увидел по телеку как Тони Дорсетт после того, как занес тачдаун, простер руки в небо или что-то вроде того. И в следующей своей игре в детской лиге я повторил его «перфоманс». После игры я сел в машину отца, и он, строго посмотрев на меня, сказал: «Ты и правда думаешь, что это красиво? Или круто? Чтоб я больше не видел, как ты кривляешься, насмотревшись на этих чудаков…» После этого я всегда просто отдавал мяч судье.

Отец был просто сумасшедшим фанатом «Сунерс». И вот, в День Подписания я выбрал «Оклахому Стейт». К нам домой приехал главный тренер, и отец, открыв ему дверь, сказал: «Мой сын сделал огромную ошибку!» — а потом просто развернулся и ушел. Думаю, он не разговаривал со мной неделю или около того, так сильно я задел его чувства, выбрав стан принципиального соперника. На всякий случай подчеркну, что «Сунерс» даже не предложили мне стипендию. Но после папиной выходки я посмотрел на маму и увидел, как она улыбается. А потом мама сказала мне: «У меня 11 детей, дружок, и если уж ты заработал футбольную стипендию, то можешь выбирать любой университет».

Еще врезалось в память вот что: лет наверное в 13 я шатался по улицам в компании знакомых ребят. Мы не ввязывались в неприятности, просто гуляли. Уичито вообще довольно спокойный город, напомню вам. Кто-то сказал об этом маме, и она заявила: «Барри. Ты не должен больше крутиться с этими мальчишками, понял? Я не хочу слышать про тебя всякое от своих знакомых». Не понимая, что такого обо мне пришлось выслушать маме, я подчинился — что мне еще оставалось делать?

Обычно я практически дремал на скамейке во время матчей. Для меня это было своего рода медитацией. Можно, наверное, назвать это «профессиональным секретом» — я старался быть максимально расслабленным и отрешенным от всего. Наш университетский тренер бегущих даже специально держал на столе стакан с водой — когда я начинал клевать носом во время просмотра видео, он брызгал на меня водой. Кто-то смеялся надо мной, но мне было наплевать — я постигал свой собственный дзен. Даже во время матчей НФЛ я был спокоен, как никто другой.

Бедлам 1988 года. (Бедлам — игра между университетскими командами «Оклахома Сунерс» и «Оклахома Стейт Каубойс»). Я был одним из претендентов на Приз Хайсмана, когда мы принимали «Сунерс» на своем поле. Помню, отец подошел ко мне и сказал: «Сын, я надеюсь, что ты проведешь отличную игру. Но я был фанатом «Сунерс» еще до твоего рождения и останусь им до конца моей жизни». После того, как наши соперники победили, он прошел в их раздевалку, где его тепло приветствовал Барри Свитцер (главный тренер «Оклахомы»).

Таков был мой отец. В течение жизни каждому из нас встречается множество дипломатичных людей, которые умело сглаживают острые углы в разговорах и порой говорят вам то, что вы хотите услышать, а не то, что они думают. Но я думаю, что мой отец прожил замечательную жизнь, хоть и стирал на работе руки до кровавых мозолей, просто потому что он всегда был собой. На сто процентов. И его любили именно за это. И я люблю его таким, каким он был. Когда я выиграл Приз Хайсмана, мы торжественно водрузили статуэтку на полку в ресторане одного из его друзей в Уичито — рядом со шлемом «Сунерс».

Хотите узнать что-то еще, о чем я «Никогда не забуду»? Ну, например, та игра против «Каубойс» в эфире национального телевидения. 1994 год. Против нас Эммит (Смит), Трой (Эйкман), Майкл (Ирвин). Стою в хаддле, и вдруг, подняв голову, вижу на бровке своего отца. Он доволен, улыбается во все 32 зуба.Но вся штука в том, что он стоит на бровке «Далласа» со своим старым другом Барри Свитцером. Наверное, дает ему советы, как справиться со мной! Не очень-то они помогли, его советы — в тот вечер я набрал 190 с чем-то ярдов и мы выиграли в овертайме. Вот это было незабываемо!

Забег, который я заберу с собой в вечность. Это мой вынос в матче против «Пэтриотс» в сезоне-1994. Когда я трижды сменил направление, заставив ди-бека крутиться волчком, прямо как в своих детских мечтах. Помните, в школе каждого из нас просят написать, кем он хочет стать в будущем? Я написал, что хочу стать плотником, как мой отец. Но если быть честным, я всегда мечтал, что буду раннинбеком в НФЛ. Буду совершать сумасшедшие забеги, приводя фанатов в восторг и оставляя защитников в дураках. Что ж, этот забег больше всего похож на мои детские мечты.

Я думаю, что смысл жизни в том, чтобы спокойно принимать все перемены, которые происходят с тобой. Думаю, я перенял такой подход у своей матери. Я был совершенно умиротворен, когда отправил в местную газету факс с сообщением о том, что принял решение о завершении карьеры игрока. Я четко понимал, что в моей жизни не будет ничего такого, что могло бы сравниться с футболом. Но меня это не пугало — мне было 30 лет, и мое время пришло. Мои самые смелые мечты воплотились в жизнь. Вправе ли я просить о большем?

Самые вдохновляющие воспоминания в моей жизни связаны не с футболом. В этом нет ничего удивительного — просто куча мужиков играет в детскую игру с мячом. Удивительное — это моя мама, которая, родив 11 детей, работала в ночную смену, а днем училась на курсах медсестер. Как после этого еще остаются силы ходить на обе воскресные службы?

Помню, как утром она стоит у плиты и готовит нам завтрак, только вернувшись со смены. Повсюду носятся дети. Ноги, руки, головы… Первобытный хаос. Я видел, как она умудряется делать нам бутерброды одной рукой, держа в другой самого младшего. Каким бы ни было мое наследие, что бы ни приходило в голову людям, которые услышат имя Барри Сандерс, я хочу, чтобы они были благодарны моей матери за все то хорошее, что знают обо мне. Она пожертвовала очень многим для того, чтобы я смог претворить в жизнь свои самые смелые мечты.

Я и сейчас могу услышать шепот Керри Гуча: «Хорошо, Барри, ты побежишь вот сюда». Он водит пальцем в пыли, рисуя комбинацию. И мы молимся, что мамина старенькая машина не въедет на высокий холм, где стоит дом моего друга. И тогда мы сможем играть до самой темноты. Каждый день. До скончания веков.