Макс Лейн — линейный нападения, отыгравший семь сезонов за «Нью-Ингленд Пэтриотс» (1994–2000). За команду из Бостона он провёл 100 матчей в регулярке, 7 игр в плей-офф (включая Супербоул–31), и вошёл в символическую сборную лучших игроков «Пэтс» в девяностые.
Несколько недель назад с Лейном в рамках своего подкаста пообщались российские обозреватели американского футбола Дмитрий Хайтовский и Кирилл Гомельский (ссылки на видео в конце материала), а мы помогали им с переводом и монтажом. Сегодня мы представляем вам текстовый вариант рассказа экс-игрока «Нью-Ингленда».
* * *
О том, как попал в команду Военно-морской академии
Я вырос в Миссури, в городке с населением в 850 человек, прямо в центре Соединённых Штатов. Футбол был у меня в крови, в него играли мой отец и старший брат, мои сёстры были чирлидерами.
Я был самым младшим из пяти детей, и из разговоров со старшими братьями и сёстрами вынес для себя одну вещь: насколько же дорого учиться в колледже! Каким испытанием это будет для родителей! И подумал, что это хорошая цель для выпускных классов школы — попасть в футбольную команду университета, чтобы родителям не пришлось платить за моё обучение.
На этом я и сосредоточился. Я хорошо учился, занимался спортом, а футбол стал для меня главным увлечением в старших классах. К счастью, мной заинтересовались несколько колледжей, включая Академию Военно-морского флота из Аннаполиса, штат Мэриленд. Мне удалось туда попасть.
Почему пошёл на флот, а не в какой-нибудь университет Висконсина? Серьёзно повлияло то, что мой отец служил на флоте. В пятидесятых годах во время Корейской войны его зачислили на военную службу. Вообще, в том месте, где я вырос, профессиональный футбол казался чем-то нереальным. Маленький городок, смотреть особо не на что. Да, «Канзас-Сити Чифс» располагались от нас в часе езды, но тогда всё было не так, как сейчас, в плане пиара и всего остального. Тем более, тогда «Чифс» играли ужасно, на их матчах не было аншлагов, поэтому по телевизору их никогда не показывали (из-за правила Blackout — Прим. ред.).
Мы тогда смотрели матчи «Питтсбурга», «Далласа» — в общем, очень сильных команд. А нашу команду мы и не видели. Поэтому играть в футбол профессионально не казалось мне тогда реально достижимой целью. Тем более, я не очень любил загадывать далеко наперёд, меня всегда интересовало только, буду ли я играть в футбол в следующем году, и в выпускной год я просто думал: хорошо бы продолжить играть где бы то ни было.
Для пацана со Среднего Запада в восьмидесятые университет Нотр-Дам был чем-то особенным. В школе я болел за них. Они хорошо играли, да и просто было в них что-то такое, что меня притягивало. И, поскольку они не проявили ко мне ни капельки интереса и при этом я знал, что «Флот» играет с «Нотр-Дамом» каждый год, я изменил подход. Мол, раз я не могу играть ЗА «Нотр-Дам», то пускай хотя бы буду играть ПРОТИВ них. Академия ВМФ дала мне такую возможность. Не знаю, адекватная ли это причина для того, чтобы стать военным или даже пойти воевать, но тогда мне казалось это логичным. Были и другие факторы: высокий уровень образования и уверенность, что после выпуска у тебя сразу же будет работа. Было много всего, что я, наверное, оценил ещё больше при выборе места обучения — та же возможность послужить своей стране.
О том, как не доучился в академии и сразу начал играть в футбол профессионально
Обычно выпускники обязаны отслужить пять лет, но я ушёл ещё до выпуска, прямо на последнем курсе, потому что поставил перед собой цель сразу начать играть в футбол профессионально.
В те времена после выпуска из академии ты не имел права заявиться на драфт НФЛ. В наши дни всё иначе; есть парни, пусть вы и вряд ли знаете их имена, которые после академии смогли сразу выйти на драфт. Например, за «Майами» играет новичок Малколм Перри, он был универсальным квотербеком и установил несколько рекордов в академии, а сейчас играет слот-ресивером.
Сейчас военные, будь то флот или армия, изменили политику в отношении профессионального спорта. Думаю, они осознали пользу пиара, позитивного восприятия всей этой истории, и теперь они дают возможность тем выпускникам, которые претендуют на профессиональный спорт. Не важно, мужчина ты или женщина: если тебя ждут в какой-то спортивной лиге, шанс получишь.
У «Пэтриотс» есть такой лонг-снэпер Джо Кардона. Он выпустился из Академии ВМФ, сейчас проводит шестой или седьмой сезон в НФЛ. Он был одним из первых, кому удалось воспользоваться новым подходом военных к спорту. Но будучи игроком НФЛ он даже во время регулярного сезона по выходным дням едет на службу в Ньюпорт, Род-Айленд, на военно-морскую базу.
О том, как воспользовался расчёской Винни Теставерди
Когда я закончил третий курс, был у нас такой парень старше меня на год — Боб Кабурски. Он был линейным защитником — хороший игрок, его просматривали. К нам на тренировки приезжали скауты. И вот, когда я заканчивал третий курс, тренер мне говорит: «Эй, Макс, у нас тут скауты приехали на Боба посмотреть, и они про тебя спрашивали, думаю, у тебя всё хорошо сложится в выпускной год». Тогда я, наверное, впервые подумал: «Что, серьёзно? Это не шутка?». Раньше я о таком даже не думал. Когда начался сезон на четвёртом курсе, ещё во время предсезонного тренировочного лагеря стали приезжать скауты, и тренеры рассказывали мне, откуда они и кто. Тогда я уже понимал, что меня оценивают. Но этим моё понимание ситуации и ограничивалось: просто знал, что мной интересуются.
Ожиданий, что меня выберут на драфте НФЛ, не было никаких. По окончании сезона меня не пригласили на съезд скаутов. Но ещё до его окончания на меня вышли несколько агентов. С ними можно разговаривать по телефону, но нельзя встречаться лично, пока официально не завершится студенческая карьера. Я пообщался с ними по телефону, и потом, когда сезон уже завершился, выбрал агента из Сент-Луиса, это в Миссури, откуда и я родом. Мне его порекомендовал тренер, который работал тогда в академии и лично его знал.
А у нас в колледже ошивался такой старый мужик на пенсии, он помогал тренерам с видеозаписями, учил парней блокировать пант и всё такое. Его звали Стив Беличик. Это отец Билла Беличика. И в то же время он был скаутом «Кливленда», где работал Билл. Когда я уже собирался уехать из Мэриленда, старик Беличик очень мне помог. Он устроил мне просмотр в «Кливленде».
Поэтому из Мэриленда я поехал сначала в Кливленд и провёл там тренировку. Билла я тогда не видел, работал только с тренером позиции, и это было моим первым личным знакомством с НФЛ. А тогда ведь не было ни мобильных, ничего. Помню, захожу на базу «Браунс», и мне выдают футболку, майку, бутсы, всё такое, потому что у меня с собой ничего не было. И вот после тренировки я переоделся, сходил в душ, помыл голову, а расчёски при себе не было, и я стал заглядывать в шкафчики игроков. Я особо не смотрел на имена, только на полки, где стояли дезодоранты и всякие штуки. И в одном из них я увидел расчёску, взял её и стал укладывать волосы. А потом смотрю на имя на шкафчике, а это Винни Теставерди. И я такой: ого, как круто! Это расчёска Винни!
Когда я уехал с базы и увидел первую же телефонную будку, то остановился и позвонил отцу. Говорю: «Пап, я только что воспользовался расчёской Теставерди!». В итоге я отыграл в «Пэтриотс» до 2000 года, а Винни приехал туда в 2005-м и отыграл сезон или два. И я всегда думал, что будет круто рассказать ему эту историю. Он выступал за разные клубы, и мне всё никак не удавалось подойти к нему после игры. Но как-то вечером, когда он играл здесь, я пошёл в один ресторанчик на Род-Айленде на благотворительное мероприятие, и туда же пришёл Винни. Я подошёл к нему и говорю: «Эй, Винни, я Макс, я играл в девяностые, приятно познакомиться». Он тоже: «Да, приятно познакомиться». Очень хороший парень, вежливый, без всяких там. И я говорю: «Слушай, у меня для тебя есть байка. После Академии ВМФ первый просмотр в 1994 году у меня был в «Кливленде». После просмотра мне нужна была расчёска, я её искал и взял твою. Воспользовался возможностью. Твоя расчёска — это моё первое воспоминание об НФЛ». Он ржёт, такой: «Ну, старик, у меня до сих пор эта расчёска есть». Крутой мужик.
О выборе на драфте
Время с февраля по апрель (перед драфтом — Прим. ред.), я провёл в родном городе. Разные команды НФЛ звонили моему агенту, он устраивал просмотры в моём городе, приезжали тренеры. А там от аэропорта Канзас-Сити полтора часа езды в такую глушь! Они заходили в школу, я тягал для них железо, потом мы выходили на поле и выполняли упражнения для линейных.
Приезжали «Редскинс», «Пэкерс», «Пэтриотс», «Сихокс»… В общем, нормально так приехало. Энди Рид был в их числе. Энди Рид тогда тренировал тайт-эндов в «Пэкерс». Он тоже меня просматривал. Сейчас это кажется забавным.
Никто не говорил, мол, «мы за тобой будем следить», «мы с тобой свяжемся». Ничего такого не проговаривали. Но было и так понятно, кто проводит с тобой больше времени. И «Пэтриотс» были в числе тех команд, что хотели узнать меня получше. «Редскинс», кстати, тоже, потому что они вместе с «Пэтриотс» послали тренеров линии нападения. Я не знаю, может, они работали по этому региону, но то, что это были аж сами тренеры о-лайна, кое-что значило. Вот Энди Рид — он тренировал тайт-эндов и просто просматривал парней в этом регионе.
Так как я играл в Мэриленде за Академию ВМФ, я знал больше про «Редскинс». У них была легендарная линия нападения, которую прозвали «Хогс», любой линейный тогда мечтал играть за них. Да, я знаю, что они больше не «Редскинс», но мне это не важно.
Так что перед драфтом я не знал, где именно окажусь. Мой агент предсказывал, что меня заберут после третьего раунда. Тогда драфт длился всего два дня, первые три раунда проходили в первый день, а с четвёртого по седьмой — во второй. Поскольку агент сказал, что у меня есть шанс на третий раунд, мне было очень интересно смотреть церемонию в первый день. В итоге, меня выбрали в шестом, так что эту пару дней пришлось провести на нервах.
И вот идёт второй день. Прошёл четвёртый раунд, пятый, и я постоянно был на связи с агентом. Я смотрел драфт с друзьями и старшими сёстрами. Мне позвонили «Чикаго Беарс» и сказали: «Если тебя не выберут, мы хотим тебя взять как незадрафтованного агента». Хотя они вообще меня не просматривали. Это было странно, откуда они вообще нарисовались?
Как бы там ни было, где-то в начале шестого раунда мне позвонили из «Нью-Ингленда». Звонил Фред Хоуглин, тренер линии нападения: «Привет, Макс. Это из «Пэтриотс». Мы тебя возьмём». У них было два выбора в шестом раунде. Он говорит: «Мы возьмём тебя под первым нашим пиком в шестом раунде». Я остался висеть на линии, смотрю за их первым выбором по телевизору, а они выбирают другого — Стива Хокинсона из Центрального или Западного Мичигана. Фред мне в трубку говорит: «Ой, Макс, извини. Мы возьмём тебя под следующим пиком». А это ещё через два пика. И я такой: «Хорошо, хорошо».
Я увидел по телевизору, как меня выбирают, и как только это произошло, Фред сказал: «Эй, Макс, тут тренер Парселс хочет тебя поприветствовать». Трубку взял тренер Парселс: «Привет, поздравляю, ты теперь в «Нью-Ингленд Пэтриотс». Я отвечаю: «Спасибо, тренер, жду не дождусь», — и всё такое. Вот так всё было. Настоящее облегчение.
О первом профессиональном контракте
Проблема была в том, что у меня не было альтернативы. Я не знаю, чем бы занялся, если бы не попал в НФЛ. У меня в голове засела одна вещь: я покинул академию на своих условиях и не знал, должен ли я буду оплатить обучение из собственного кармана или нет. Когда ты с третьего курса переходишь на четвёртый, банки очень хотят всучить тебе кредит, и многие из пацанов покупают себе машину. Многие брали такие кредиты на 11–13 тысяч долларов, как сейчас — не знаю. Очень часто покупали машины. Я тоже взял, но весь кредит на тачку не потратил. После ухода из ВМФ у меня был кредит на 13 тысяч долларов, который надо было выплатить, и я также не знал, должен ли буду оплатить всё обучение, раз уж досрочно покинул заведение, а это уже ценник в 88 тысяч. Так что, мягко говоря, нарисовался такой стресс. И я думал: дай бог, чтобы я попал в лигу.
Как позже выяснилось, мне не нужно было выплачивать деньги за обучение. Так что, когда я подписал контракт с «Нью-Инглендом» и получил подъёмные, то смог выплатить кредит и был на седьмом небе от счастья.
Контракт новичка был на три года. Тогда я получил подъёмные в размере 45 тысяч долларов. А минимальная зарплата для новичка в те годы была 110 тысяч. Это в первый год, потом сумма выросла до 135, а потом до 153. Такая была динамика. Но вроде бы в какой-то из годов минимум для новичков вырос, так что в третий год… блин, я не помню, сколько там точно было. Скажу так, я бы сейчас с закрытыми глазами согласился на 110 тысяч в год. А тогда был вообще улёт.
О попадании в окончательный состав «Пэтриотс» на сезон
Что попаду в состав, не был уверен вплоть до последнего дня чистки. В том году у нас было два парня из третьего раунда драфта, а я из шестого. Их обоих отчислили на второй неделе тренировочного лагеря. Один был линейным защиты, другой — нападения, центр. Это вселило страх в сердца остальных новичков. Я звонил домой и говорил: «Ну, я пока здесь».
В те времена лагерь открывался для 80 футболистов, а к сезону их должно было остаться 53. И было две больших чистки. Во время первой надо было сократить состав до 63 игроков, это я пережил, а последние увольнения шли по завершении последней игры предсезонки, в воскресенье. Матч мы отыграли в четверг или пятницу, суббота была выходным, а в воскресенье мы возвращались на тренировку. И по сути только для того, чтобы в клубе могли уволить оставшихся игроков.
Когда я учился на подготовительных курсах Академии ВМФ в Ньюпорте, я был знаком с одной девушкой — она тоже была из Ньюпорта. И вот в ту самую субботу, в наш выходной, она выходила замуж, и я пошёл к ней на свадьбу. И все меня спрашивали: «Чё-как, какие дела», а я отвечал: «Понятия не имею, завтра узнаю. Надеюсь, что всё хорошо». Я действительно не имел ни малейшего понятия.
В воскресенье я, понятное дело, проснулся с небольшого бодуна, но мне же было 22–23 года, в этом возрасте ты похмелья вообще не замечаешь. Прихожу на стадион, тогда это был ещё старый стадион в Фоксборо, и по пути на базу через окно вижу кабинет секретарши Парселса. И вижу там два силуэта. Один — Парселса, а вторым был Бобби Грир, тогда он был руководителем отдела по персоналу или что-то такое. Во время тренировочного лагеря он снискал славу старухи с косой, потому что именно он ходил по базе, стучал в двери и говорил парням, что они уволены. За это мы и прозвали его старухой с косой.
И вот я вижу их обоих в окне и думаю: «Вот блин. Надо сваливать». И там так было всё устроено, что, если заходишь и сразу идёшь налево, то там будут ещё двери и выход в конференц-зал и всякие переговорные. А можно спуститься вниз к раздевалкам. И вот я думаю: главное, не поймать их взгляд и, если получится, быстро сползти по стене вниз, ни за что не смотреть в глаза и вообще никак не общаться, мне и так хорошо.
И мне в тот момент казалось, что я малюсенький, я не брал в расчёт, что во мне два метра ростом и 140 килограммов. Думал, сейчас как-нибудь проскользну. Вжимаюсь в стену, стараясь как можно лучше смешаться с интерьером, голову опустил и не собираюсь её поднимать ни за что на свете. И вот почти уже скрылся за углом, как вдруг услышал голос Парселса: «Всё нормально, Лейн, дыши. Ты в команде!». И я даже головы не поднял, чтобы сказать спасибо. Развернулся и побежал вниз по лестнице в раздевалку.
О работе с тренером Биллом Парселсом
Изначально я не очень хорошо… Нет, я знал, кто он такой. Я знал, что он тренировал «Джайентс», что провёл год в «Пэтриотс» — но не знал о нём как о личности, о его репутации на тот момент. Когда меня выбрали, я начал спрашивать у людей про него и много всего сразу узнал. Но в момент первого разговора я только знал, что он хороший тренер. Я не очень много знал про «Пэтриотс». Знал, что у них квотербек-новичок Бледсо, помнил их квотербека Стива Грогена, я тогда даже Стива Нельсона не знал.
Мне нравилось играть у Парселса. Было несложно подстроиться под его строгий стиль руководства, потому что привык к такому в Военно-морской академии. Пожалуй, у него было даже попроще, потому что я к тому моменту привык везде пахать сверхурочно. В вооруженных силах учат самопожертвованию и отдавать всего себя ради общего дела, и он придерживался тех же принципов. У него тоже был военный бэкграунд — в начале своей карьеры он тренировал команды армии и ВВС. Думаю, что он многое оттуда почерпнул и сделал это частью своего тренерского стиля.
Конечно, он надо мной прикалывался. Ещё в «Джайентс» за него играл парень со флота Фил Макконки — это был ресивер из академии. Для него Парселс придумал прозвище «вещмешок», потому что всякий раз, когда Фил расстраивался, он говорил: «Я сейчас соберу свой вещмешок и уйду отсюда». Надо мной тренер тоже прикалывался. Вообще люди не знают, что у Парселса было отличное чувство юмора. Главное было не стать главным объектом его монологов.
Как-то в мой дебютный год в тренировочном лагере мы выполняли упражнения по блокировке против пас-раша. Парселс обходил всех участников, смотрел внимательно, потому что это упражнение считалось ключевым — на него приходили смотреть болельщики, и сам Билл тоже подтягивался посмотреть. В этом упражнении много борьбы, много соревновательного духа, есть на что посмотреть. Настал мой черёд, я встал, вроде, против Криса Слейта или против кого-то ещё из ветеранов. И во время упражнения я где-то три раза подряд залез в офсайд. Парселс это видел и вдруг говорит: «Хос-споди Иисусе, Лейн! За что вообще берут в Военно-морскую академию? За температуру тела в 37 градусов?». И я такой: ох-х, вот ё-моё. Он умел использовать юмор таким образом, чтобы смеялись все, кроме того, про кого шутят.
Многие спрашивают, каково было играть у Парселса. Лучше всего подходит такое описание: ты ходишь на цыпочках, но при этом ждёшь не дождёшься, когда же следующая тренировка. Я до смерти боялся, но одновременно не мог дождаться командного собрания, чтобы услышать, что он скажет. Наверное, он так и хотел, чтобы парни опасались за своё место. Но не до такой степени, чтобы их парализовало от страха. Просто он хотел, чтобы ты всегда знал: на твоё место есть претендент.
Ещё вот что я заметил. Как только ты становишься игроком стартового состава, в команде начинают думать, как тебя заменить. Наверное, этот принцип работает и сегодня, и это не только фишка Парселса или Беличика, может, у них это сильнее проявляется, но я быстро это почувствовал. Может, не в первый год в старте, потому что я просто кайфовал от того, что играю с первых минут, но, когда проходит эйфория и начинаются будни, то чувствуешь, что тебе пытаются найти замену. Они постоянно просматривали кого-то ещё. Каждый год новые выпускники, их оценивают постоянно. Стоило мне попасть в стартовый состав, как я понял, что часики тикают. Такова реальность.
О разнице в подходах Парселса, Кэррола и Беличика
Беличик и Парселс очень похожи. Парселс больше проявляет характер, у него больше сострадания к игрокам, чем у Беличика. Пит Кэррол полностью от них отличался. Он приехал к нам в самое неудачное время. Мы буквально только что вышли в Супербоул, чуть его не выиграли, и чтобы улучшить результат, ему нужно было выиграть Супербоул. После «Джетс» он был просто рад остаться в лиге, получить ещё один шанс поработать главным тренером.
В то же время, господин Крафт после работы с Парселсом и всех противоречий, которые между ними возникали, хотел получить тренера, которого он в большей степени мог контролировать. Ну, типа «я купил команду в 1994-м, унаследовал Парселса, он не давал мне играть с моими игрушками, я хочу взять того, кто позволит мне больше вовлекаться в процесс». И таким человеком стал Пит Кэррол.
С точки зрения игроков, Кэррола хорошо приняли, потому что он представлял калифорнийский стиль Западного побережья, не так много требовал вкалывать на тренировках. Мы часто работали только в шлемах, а каркасы надевали лишь на упражнения по блокам или на пошаговый разбор перед матчем. Но на командных общих тренировках снимали каркас и работали только в шлемах. Мы на телесном уровне чувствовали себя здорово, не перенапрягались. Но со временем это стало сказываться.
Да было и много всего другого. Люди стали осознавать, что Пит не решает вопросы по найму и увольнению персонала, и кто-то начал ходить в обход него наверх и жаловаться тем, кто решал такие вопросы. В течение трёх лет всё это привело к падению дисциплины. В первый год мы снова выиграли Восток АФК, вышли в плей-офф, проиграли «Питтсбургу» в дивизионном раунде, во второй год с Кэрролом мы закончили 9–7, попали в раунд уайлд-кард, проиграли «Джексонвилю», а в третий год закончили 8–8 и не попали в плей-офф; тогда его уволили. Все эти три года мы деградировали.
Но когда приехал Беличик, показалось, что Крафт усвоил свой урок, он понял, что нужно держаться подальше от команды, найти тренера и дать ему все рычаги управления, а Беличик и не пришёл бы, если бы ему не дали такой контроль. В первый год при Беличике мы закончили 5–11, это был ужасный сезон. Парни постоянно приходили и уходили, Беличик пытался разобраться, на кого он может рассчитывать в составе.
Кто бы из них тренировал команду советских КГБшников? Я бы ответил — Беличик, потому что он холодный и у него нет никакого сострадания. Он диктатор.
О противостоянии с легендарным Реджи Уайтом в Супербоуле
Мы играли с «Грин-Бэй» в предсезонке в 96-м. Так что я успел с ним самую малость пободаться. Буквально один драйв. Ничего такого, просто один драйв, и всё. Не было такого, что я вдруг понял его какие-то особенности. А следующий раз пришёлся уже на финальную игру в сезоне.
В самый первый розыгрыш Супербоула встаю в стойку, и глаза обычно упираются туда, где у тебя находится рука. А затем ты уже постепенно поднимаешь глаза вверх, на соперника, которого должен блокировать. Сначала бросаешь взгляд на его руку, а потом скользишь по ней вверх. И я помню, как смотрел на его руку. У меня были надеты перчатки, запястья затейпированы, на локтях тоже всё заклеено, а на Реджи не было ничего. Ничего, просто голые руки.
И вот его рука упирается в землю, я начинаю поднимать взгляд от кисти вверх, вижу его мощное предплечье, и чем дальше, тем мощнее становилась его рука, до самого бицепса. И я думал: «Боже ж ты мой, вот это руки-базуки!». Я как-то завис, а потом — бам! Блин, мне ж надо блокировать.
У нас был план на игру, и наш тайт-энд Бен Коутс, если он был на моей стороне, при пасовом розыгрыше уходил на маршрут и всякий раз должен был задевать Реджи, просто сбить его немного — и всю первую половину я отыграл без проблем. Это при том, что Бен далеко не каждый пасовый розыгрыш был на моей стороне. Но этого хватало для того, чтобы выбивать Реджи из колеи. К тому же нам не нужно было постоянно бросать мяч, мы всё ещё его выносили. В первой половине проблем не было. Один раз он применил булл-раш, то есть просто влетел в меня и попытался вытолкнуть на моего квотербека, и у него почти получилось. К счастью, Дрю (Бледсо — Прим. ред.) избавился от мяча до того, как это произошло. У меня ноги болтались в воздухе каждый раз, когда Реджи пытался выкинуть такой трюк. Но за исключением этого эпизода в первой половине я нормально с ним справлялся.
В перерыве в раздевалке ко мне подходит тренер тайт-эндов и говорит: «Макс, ты вроде нормально справляешься». И я такой: «Да, вроде порядок». А он: «Мы хотим, чтобы Бен быстрее уходил на маршрут, так что он больше не будет пихать Реджи». И я такой: «Ну ладно, давайте». Ну, мне 24 года, это мой третий год в лиге, тренер подходит и говорит, что он хочет сделать, что я должен ответить — нет? Как выяснилось, мне именно так и стоило поступить!
Я сказал: «Да, конечно». В третьей четверти у нас всё было нормально, Кёртис Мартин занёс хороший выносной тачдаун, счёт был 21:27. Затем мы пробили начальный удар и… Дезмонд Ховард вернул мяч в нашу зачётную зону. Потом они разыграли двухочковую, и получилось 21:35. И наши тренеры, на мой взгляд, запаниковали. До такой степени, что решили: нам надо постоянно бросать мяч. Только этим мы и занялись.
Реджи вернулся на поле, а он отдыхал почти всю третью четверть, потому что полностью выдохся. И вот это интересно: когда люди говорят об этой игре, они обсуждают лишь розыгрыши, в которых он был на поле, и о тех сэках, которые он через меня сделал, но он выдохся. Если бы мы выносили мяч, если бы мы пнули мяч не в Дезмонда Ховарда, заставили бы их попотеть, тогда игра могла сложиться и по-другому. Реджи вернулся отдохнувший, и он понимал, что мы играем пас, тут-то всё и закончилось. Он стал ловить меня на финтах, я слишком отклонялся в сторону, в общем, просто лажал по технике. Он, конечно, классный игрок, но в плане техники я был вообще не фонтан. Раз поймал на станте, второй — я слишком залез вовнутрь, а он обогнул меня по внешней. Ну и пошло-поехало.
О снижении нагрузок в НФЛ
Я весь первый тренировочный лагерь ходил на цыпочках. Первую неделю провёл ударно, а потом сравнялся с остальными, потому что уровень нагрузок в лагере НФЛ гораздо выше по сравнению с тем, к чему ты привык в колледже; во всяком случае тогда было так. Я без тени сомнения скажу, что сегодня лагеря игрокам НФЛ даются легко. Да, когда я играл, старики говорили то же самое, и может это и так, но сегодня парни в лагере даже толком не бьют.
Был у нас парень, не знаю, помните ли вы его, он играл после меня — Роб Нинкович. Вот когда Нинко только приехал, тогда ещё тренировались по старинке. Потом ввели новые правила, понятно почему: безопасность игроков, сотрясы — вот это всё. И он застал все эти изменения. Он успел застать старую школу и со временем оценил, насколько всё стало даваться легче. Как-то у нас был вечер встречи игроков «Пэтриотс» во время вечерней тренировки команды на стадионе, и мы спускались на поле, где я увидел Роба. Спросил его, как дела. И он такой: «Сейчас всё так легко даётся. В таких условиях, парни, вы бы лет двадцать отыграли». Услышать такое от него, от человека, который знал, как было раньше, и знает, как сейчас — это дало понимание ситуации.
О травме и завершении карьеры
На второй год после того, как я попал в старт и понял, что тяну уровень лиги, тогда в голове появилась мысль — я хочу отыграть 10 лет. И как игрок ты должен быть настроен так, чтобы не думать о возможных травмах, о том, сохранишь ли ты свой уровень, ведь каждый розыгрыш может стать для тебя последним… Чтобы показывать свой максимальный уровень, ты не можешь позволить себе думать о возможной травме. Поэтому я никогда об этом не думал.
Когда случился перелом, я решил, что смогу после него оправиться, но это был перелом большеберцовой кости — очень серьёзная травма. Если честно, я бы предпочёл кресты порвать. От этого было бы проще восстановиться. Вскоре после перелома «Нью-Ингленд» меня отчислил, это меня подкосило.
В феврале 2001-го Беличик пригласил меня, чтобы обсудить сокращение зарплаты, а мой агент заранее мне об этом сообщил. Я зашёл к Беличику в офис, и он сказал: «Привет, Макс. Нам надо что-то решить с твоим контрактом, ты зарабатываешь много, а отыграл только 18% розыгрышей за последние два года. Я тебя давно знаю, и нам лучше сделать что-то как друзьям сегодня, чтобы это не стало бизнес-решением завтра». Слово в слово цитирую.
Отвечаю: «Конечно, тренер. Что бы вы с моим агентом ни решили, меня это устроит». Мы пожали руки, я ушёл, через пару дней мне позвонил агент и сказал, что всё улажено. Я заехал на базу, подписал соглашение и подумал, что всё, теперь могу полностью сосредоточиться на восстановлении.
Я постоянно был на базе, лечился и видел, кого они подписывают в качестве свободных агентов, и думал: «Ситуация нехорошая, они подписывают линейных». А потом ещё на драфте выбрали Мэтта Лайта во втором раунде. Была неделя, когда все ветераны разъехались, кроме тех, что восстанавливались после травм. Лежу я на массажном столе, там работают с моим коленом, подходит тренер и говорит: «Привет, Макс. Мне только что позвонил Билл». А тогда у нас были Скотт Пиоли и Энди Уайзеншак — Скотт был помощником генменеджера, а Энди решал финансовые вопросы. Тренер сказал, что Билл, Скотт и Энди хотят меня видеть в офисе Билла. И я такой: «Да вы меня разыгрываете». А он: «Хотел бы я, чтоб было так».
Я поднялся, меня уволили, и через час я собрал вещи и уехал со стадиона. Это произошло так быстро. Обиделся крепко. Очень хотел играть, вернуться после травмы и доказать, на что способен, но моё колено к этому не было готово. Пришлось пропустить сезон. В мае 2002-го я подписал контракт с новой командой из Хьюстона (это был первый сезон «Тексанс» — Прим. ред.). Приехал в тренировочный лагерь, но колено не выдержало. Я потренировался, но опять пошла боль, опять пришлось наложить ортез. Это было начало конца.
Посмотреть эту публикацию в Instagram
Февраль 2019-го. Бывшие игроки «Пэтриотс» прибыли на Супербоул-вечеринку в Москву. Слева-направо: Илья Ярощук, Макс Лейн, Рон Стоун и Стив Нельсон.
О жизни после НФЛ
У нас в Фоксборо на стадионе работает такой Джим Боумен, он играл за «Пэтриотс» в конце восьмидесятых. Когда я играл, он постоянно появлялся у нас в раздевалке. А когда я сам закончил и задружился с ним, то спросил про эту должность.
Говорю: «Чем ты занимаешься?». А он говорит: «Я слежу за формой, чтобы джерси нигде не торчала, носки были натянуты, чтоб бриджи были правильного размера, обувь была подходящей». Я спросил: «А где конкретно ты работаешь?». Он говорит: «На бровке. Обычно я просто иду за даун-маркером, могу зайти в раздевалки, на пресс-конференции». Я говорю: «Тебе ещё и платят за это?». Он такой: «Да, платят, и неплохо». И он присутствует на каждой игре. И ещё начинает жаловаться: «Ой, такие пробки, когда на игру едешь». А он ещё живёт в 10 минутах от стадиона. Мне ехать час пятнадцать. Я говорю: «Слушай, если тебе надоело, ты мне, главное, скажи».
И это превратилось в такую постоянную шутку — лет 10 я ему каждое межсезонье звонил и говорил: «Ну что, когда мне свою работу отдашь?». А он такой: «Нет, Макс, денежка пока капает». И где-то пять-шесть лет назад он мне сказал: «Мне позвонили из лиги, они хотят, чтоб на каждом стадионе было по двое таких ребят, я дам им твой телефон». Так что я теперь этим занимаюсь. Деньги, правда, чисто на пиво. Но на хорошее пиво.
Теперь мы работаем вместе — Джим с домашней командой, а я с гостями. Каждую неделю на мне новая команда. Пару лет назад мы играли с «Джетс», и с ними приехал Брэндон Маршалл. Это было под Рождество, и у него были кислотно-зелёные бутсы. Не в цветах «Джетс», а гораздо ярче.
Пишет мне наш супервайзер из Нью-Йорка, который отсматривает все матчи. Пишет: «Ты должен сказать Брэндону Маршаллу сменить обувь». У каждой команды есть специалист по экипировке, к которому я обращаюсь вместо того, чтобы напрямую идти к игроку. Я подхожу к парню, его зовут Гас, говорю: «Гас, Брэндону надо переобуться». Он говорит: «Ну ладно». Идёт, общается, возвращается и говорит: «Он не будет». Я пишу это своему чуваку. Он отвечает: «Скажи, что снимешь его с игры, если он не переоденет». Я позвал Гаса и показал ему сообщение, чтобы ему не пришлось мне верить на слово. Он уходит, возвращается и говорит: «Ну, придётся снимать его с игры, потому что он не будет переобуваться». И где-то в это же время Брэндон Маршалл получил травму и уже не вернулся на поле.
Теоретически, я мог снять его с игры, но рад, что до этого не дошло. Вообще это больше предназначено для случаев, когда у парня нет, например, защитных пластин в бриджах, тогда я могу подойти к судье, к бэк-джаджу. Раньше, до того как ввели должность инспектора по экипировке, за это отвечали бэк-джаджи, и судьям, наверное, просто надоело держать в голове ещё и эти моменты.
Последние семь–восемь лет я занят продажей недвижимости. Сейчас думаю над тем, чтобы что-то поменять. Во время пандемии многие стали по-другому оценивать какие-то вещи. В то же время, я живу в одной половине дома на две семьи, скоро покупаю вторую, чтобы его отремонтировать и продать. Это такой сайд-проект. Дети у меня в колледже. Живу одним днём сейчас.
О важности роли тренера в колледже
В колледже у меня был тренер линии нападения, я считаю его лучшим специалистом, с которым мне довелось работать за всю свою футбольную карьеру. Я считал и считаю, что в жизненный период с 18 до 23 лет тебя серьёзно колбасит как личность и как спортсмена. Происходит много всего: ты получаешь право голосовать на выборах, ты получаешь право покупать алкоголь (во всяком случае, в США), в эти годы меняется твоя социальная жизнь, и именно поэтому этот период оказывает такое влияние на всю твою жизнь. Оттого и тренеры, которых ты встречаешь во время студенческой карьеры, влияют на тебя больше, чем профессиональные или школьные тренеры.
Школьный тренер закладывает основы, профессиональный — полирует отдельные детали твоей игры, доводит её до ума, а колледж-тренер получает всю сердцевину, именно в это время и формируется личность. Думаю, что многие спортсмены отметят роль тренеров из колледжей в своём развитии. И не только в развитии как спортсменов, но и как личностей.
Моего позиционного тренера, работавшего с линией нападения, звали Марк Мюррей. На первом курсе он был диктатором. На втором курсе он был отцом-командиром. На третьем курсе он был старшим братом. А на четвёртом курсе он был другом. Вот так развивались наши отношения на протяжении колледжа. На мой взгляд, это идеальная структура отношений с тренером.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.