Куиннен Уильямс впихивает себя в бирюзовую виниловую «будку» ресторана IHOP в Хоумвуде, штат Алабама. Сей маневр требует творческого подхода и немалых усилий. Он не очень большой для типичного ди-тэкла НФЛ; некоторые могут даже назвать его — о, ужас! — немного низкорослым. Но в нём всё равно 191 сантиметр и 136 килограммов — и это делает его весьма крупным человеком.
Может быть, именно поэтому он ловит столько секундных взглядов сегодня днём. Это воскресенье в начале апреля и такое ощущение, что все прихожане церквей этого района собрались в IHOP, чтобы съесть омлет с блинами. И практически все кидают косые взгляды на Уильямса. Может быть, это потому, что он крайне массивный, а может — из-за его большого круглого детского лица — серьёзно, оно представляет собой почти идеальную окружность. Когда он улыбается, то кажется, что его щёки увеличились в четыре раза — как будто он набил туда по паре теннисных мячиков. «И эти брекеты совсем не помогают», — утверждает бабушка игрока Иварта Хендерсон.
И она права. После того, как Уильямс повернулся к своей стороне стенда и увидел специальное меню IHOP, гордо презентующее новинку — блинокомбо Oreo Oh My Goodness — он широко улыбается, открывая рот, полный металла. Он любит Oreo, это печенье даже было частью его сенсации на Съезде скаутов НФЛ — перед тем, как пробежать 40 ярдов за 4,83 (четвёртый результат для 300+ фунтового ди-лайнмена за последние 16 лет), Уильямс слопал горсть «Дабл Стафс». В своём восторге он выглядит, как большой и очень весёлый подросток.
Quinnen Williams, who ran the fastest 40 time for a 300-pounder at the Combine in seven years told @victafur his breakfast that day consisted of four Double Stuf Oreos. pic.twitter.com/e0n2UJv1wu
— Darren Rovell (@darrenrovell) March 5, 2019
«Мне постоянно об этом говорят», — утверждает Уильямс. «Например, сомневаются в моём возрасте». Когда я встречаю игроков НФЛ, они всё время думают, что мне 17 лет! У Уильямса явный южный акцент, сформировавшийся за тот 21 год, что он провёл сначала в родном Бирмингеме, потом в Таскалусе (город, в котором базируется Алабамский Университет). Он растягивает слова, как ириски: например, название лиги, куда он скоро попадёт, он произносит, как «эн-эф-ай-эл».
Он часто посещает этот IHOP, расположенный рядом с домом его родни, когда навещает своих бабушку, дедушку, отца, братьев и сестру. Иногда он идёт в тот, который находится в Тускалусе и сидит там, посвистывая мифический мотив Ника Сейбена — именно там он ответил на звонок «Фотинайнерс», когда они в первый раз вышли на контакт с ним. На данный момент он является завсегдатаем обоих ресторанов и официанты, а также другие постоянные посетители, уже хорошо его знают.
«О, да», — кивает Уильямс. «Я люблю это место».
И сегодня кажется, что каждый человек в IHOP хочет поговорить с Куинненом Уильямсом.
«Извините», — пожилая женщина, встав в инвалидной коляске поперёк прохода, машет рукой. «Что это за теннисные туфли?», — добавляет она, указывая на сникерсы футболиста.
Уильямс, который, кажется, никогда не выкарабкивается из атмосферы дружеского подшучивания, говорит ей, что это «Баленсиага». «Они европейские», — объясняет он.
«Могу я спросить вас, сколько они стоят?»
«Пару сотен долларов»
«Ох, это слишком дорого для меня!»
Не проходит и пяти минут, как пожилой джентльмен, выходя из ресторана, наклоняется над Уильямсом.
«На какой позиции ты играешь?», — он спрашивает, обходясь без лишних любезностей.
«Ноуз-тэкл», — отвечает Уильямс.
«О, тебе, наверное, нравится!»
Уильямс смеётся, а затем кивает в знак согласия: «Да, сэр»
И он не врёт. В то же время в прошлом году он наблюдал за драфтом НФЛ, сидя в своей комнате в общежитии и поедая пиццу из «Доминос» и куриные крылышки. Он ещё ни разу не вышел в старте за «Кримсон Тайд», за весь предыдущий сезон сыграв лишь 151 снэп в защите. И сейчас он здесь, и через несколько дней его имя назовут в Нэшвилле, штат Теннесси — по всей видимости, в числе первых пяти игроков, которых Роджер Гуделл пригласит на сцену. Возможно, даже, среди первых трёх.
Действительно, с той пятницы в январе, когда он, стоя на подиуме, объявил, что покинет «Алабаму» после прорывного сезона — 18,5 захватов с потерей ярдов, семь сэков, один «Аутлэнд Трофи» и 623 снэпа в защите — он испытывал только веселье.
В течение трёх месяцев он заручился поддержкой агентства Young Money, которое будет следить за его брендом и маркетингом («Я подписал контракт с Дрейком и Ники Минаж. Это безумие»). Он бродил по раздевалке «Кардиналс», заглядывая в шкафчик Ларри Фитцджеральда («Я был ошеломлен»). Он посещал города, которые до этого видел только на экране («Вы когда-нибудь смотрели фильмы, снятые в Сан-Франциско? Это удивительно. Это надо почувствовать»). И он переехал в Лос-Анджелес — конкретно в район Калабасас, чтобы подготовиться к Съезду скаутов.
Тем не менее, ни одного члена семьи Кардашьян он не встретил. «Я жил в „городе тысячи дубов“. Они, видимо, живут в „городе многих тысяч дубов“»
Но Куиннен Уильмс переживает не просто волнующий момент. Он делает то, что нужно в нужное время.
В конце прошлого сезона, телефон Уильямса засветился текстовым сообщением. Дарон Пейн, его старый товарищ по линии защиты «Алабамы» и главная причина малого количества снэпов Уильямса в 2017 году, написал о своих впечатлениях по поводу его последнего выступления (два тэкла в бэкфилде, один сэк).
«Бро, ты можешь быть лучше меня»
Уильямс поднял телефон и напечатал возражение:
«Я уже точно лучше тебя»
Сейчас точно самое подходящее время, чтобы быть (или не совсем быть — зависит от того, кого вы спросите) лучше, чем 13 пик прошлого драфта Пейн. Всё потому, что, родись Уильямс на 10 или 20 лет раньше, или в любую другую эпоху, то он столкнулся бы с такой реальностью: его, вероятно, никогда не поставили бы внутрь линии, особенно на позицию ди-тэкла.
Он не человек-гора вроде Винса Уилфорка. Он не 150-килограммовая чёрная дыра, какой был Уильям «Холодильник» Перри. В прошлое межсезонье ему пришлось набрать почти 20 фунтов только для того, чтобы войти в «клуб 300» и переместиться вовнутрь линии защиты. Уильямс не похож на ди-тэклов прошлого. Но зато он выглядит как ди-тэкл будущего.
Уилфорк был феноменален против выноса (или, как говорит Уильямс: «фе-но-ме-на-лен»), как и Перри. Но если вы ди-тэкл в 2019 году и вы просто затыкаете собой много места, то, даже если вы в этом невероятно хороши, всё что вам остаётся — играть на первых-вторых даунах, забивать собой проходы и сбивать вынос. Сегодня такие умения не очень-то ценятся.
«Медленный, тяжёлый парень, находящийся в неидеальной физической форме?», — говорит Майк Гиддингс. «Такой тип устарел»
Гиддингс является президентом «Проскаунт инкорпорейтед» и консультирует почти половину команд лиги в вопросе оценки талантов. Когда его спрашивают, как должны выглядеть современные ди-тэклы, он утверждает следующее:
«Когда ди-тэкл выглядит, как Куиннен Уильямс, я прихожу в восторг»
Ди-тэклы нового поколения, такие, как Уильямс, могут не только противодействовать выносу — они также способны легко проникать в бэкфилд. Они должны развивать более быстрые, взрывные отсекающие движения.
«Огромные слоны и моржи в середине линии защиты — вы же их помните?», — говорит Чак Смит, девять лет игравший в НФЛ специалист по пас-рашу, который тренировал таких мастеров, как Аарон Дональд, Вон Миллер и Джино Аткинс. «Всех их учили просто толкать, выполняя бул-раш. Но если ты действуешь таким способом, слишком много времени пройдёт, прежде, чем ты достигнешь квотербека»
Сегодняшняя игра слишком быстрая, все происходит за очень короткое время и подобная тактика для неё непригодна.
Показательный пример: когда ProFootballFocus в 2011 году начал отслеживать время в конверте, только семь стартовых квотербеков держали мяч менее 2,5 секунд более половины своих дропбэков. В прошлом сезоне? Четырнадцать.
Объедините это увеличение скорости с тем усердием, с которым нападения пытаются достичь пределов эффективности — квотербеки бросают мяч на всё более короткие расстояния (7,9 ярдов за попытку в сезоне-2018, самый низкий показатель за последние 13 сезонов и почти на полный ярд меньше, чем в среднем по лиге в 2006 году) и делают это точнее (19 квотербеков отдали 65% или более точных пасов в прошлом году по сравнению с восемью десять лет назад) — и вы поймёте, что у защит нет выбора.
Это должно заставить ди-тэклов переосмыслить то, как они должны выглядеть. И вполне возможно, это «то» — «стройные, спортивные, подтянутые» 135-килограммовые игроки, одним из орудий в арсенале которых является элегантный «спин», как у Уильямса.
«Куиннен Уильямс — новое поколение рашащих ди-лайнменов», — утверждает Смит. «Он достаточно большой, чтобы делать всё то, что делали тэклы до него. Но разница в том, что у него есть не только мощь, но и скиллы»
«Он — новый „гибрид“, который умеет всё».
Но было и время, когда он ещё не умел делать всё — это, кстати, не только слова Чака Смита, Уильямс их охотно подтверждает : «Я лучший линейный защиты драфта, потому, что я — как швейцарский нож», — он никак не мог сделать прорыв. Прежде чем Уильямс стал правильным человеком в правильное время, он чувствовал себя обиженным.
«Он улыбается и смеётся над каждой изумительной вещью», — говорит Генри Поуп, спортивный директор городских школ Бирмингема. Поуп тренировал линию защиты школы «Венона Хай», когда Уильямс туда ходил. «Я никогда не видел, чтобы он хмурился. Я думаю об этом. Серьёзно, я никогда не видел, чтобы он хмурился»
«О, ну я помню один раз», — вступает в разговор Рональд Читэм.
Читэм уже 30 лет является футбольным тренером «Веноны», и это весьма заметно. Его офис, маленькая тусклая пещера в доме, стоящем около поля, является музеем различных реликвий. Возвышающаяся стопка старых VHS-кассет располагается на одной полке в книжном шкафу, прислонившаяся к этому же шкафу горстка трофеев смешалась с потёртыми табличками «Тренер года». И среди этого беспорядка Читэм и Поуп ведут оживлённый разговор, заканчивая предложения друг за друга потому, что они знают эти концы.
Поуп: «Игра с „Карвером“?»
Читэм: «Игра с „Карвером“»
Поуп: «Игра с „КАРВЕРОМ“!»
Читэм: «Давай, расскажи это, тренер»
Это была последняя игра регулярного сезона на второй год Уильямса в высшей школе, и «Венона» её проигрывала, хотя она должна была стать лёгкой прогулкой. Тем временем, Уильямса замучили дабл-тимами. Он всё ещё привыкал к этому — вниманию, уважению, которое линейные нападения оказывают сопернику, сдваиваясь на него — и в третьей четверти он сломался.
Поуп: «Я крикнул: „Все идите к бровке!“ — и увидел, как Куиннен, этот большой малыш, плачет. Он просто ревел!»
Читэм: «Я думал, что он сломал руку! Я думал, что ему очень больно, раз он так сильно плачет!»
Но ничего у Уильямса не болело, кроме его собственного эго. Он ненавидел эти сдваивания так сильно, что от этой ненависти начинал плакать. Он плакал так сильно, что его старший брат Куинси, «ветеран» команды, задал ему трёпку. После сезона, испытав на себе братские воспитательные меры, Куиннен вошёл в офис Читэма и пообещал, что ничего подобного больше не случится.
«Это будет звучать как какая-то дерьмовая программа из телевизора, стоит сказать», — оговаривается Читэм. «Но это правда. Он пришёл сюда, постучал в мою дверь и сказал: „Тренер, мне нужно повзрослеть, не так ли?“. И я ему: „Ох, чёрт, конечно нужно, ещё как!“».
Тренеры говорят, что это был переломный момент для Уильямса. Через некоторое время после этого он стал получать предложения от студенческих команд высшего дивизиона, в том числе «Оберна» — куда он подался сначала, и «Алабамы» — куда он в итоге и попал.
Ник Сэйбен сидит в совершенно ином офисе — с блестящими полами и маслянистыми коричневыми кожаными диванами. Главный тренер «Алабамы» расположился в кресле, находящемся примерно в десятке метров от его стола и стойки, на которой висит его любимая шляпа — соломенная с малиновой полосой. Он наклоняется вперёд, осматривая журнальный столик перед собой, на котором находятся несколько шкатулок для драгоценностей, которые все открыты, чтобы поярче демонстрировать потрясающую коллекцию наград команды, накопленную за последнее десятилетие.
«Его было трудно заблокировать», — говорит Сэйбен. «И, действительно, если вы ди-лайнмен, то это, наверное, самая приятная вещь, которую про вас могут сказать»
Когда Уильямс впервые прибыл в Тускалусу, он не был самым распиаренным новобранцем «Кримсон Тайд», но, по всем сведениям, он был трудноблокируемым уже тогда. Сэйбен чуть улыбается, вспоминая дни, когда Уильямс был участником скаут-команды в свой первый год. «Он был вредителем. Он не давал спуску о-лайну основы, раз за разом проникая в бэкфилд»
«Мне это нравится», — говорит Сэйбен. «Мне нравится дух соперничества». Марио Кристобаль, помощник тренера в те дни говорит, что Уильямс был одним из тех парней, которые доставили ему много хлопот. «Тогда очень часто задавался вопрос почему мы не можем заблокировать парня под номером 92?», — вспоминает он.«Теперь все наши соперники и весь мир узнают, почему мы не можем заблокировать 92 номера!».
Мир, вопреки беспокойству лайнменов нападения «Алабамы», так быстро не узнал — должно было пройти несколько лет. Он действительно выделялся в скаут-команде. Однажды он в свой первый год в университете легкомысленно сказал Читэму, перед тем, как «Алабама» сыграла с «Университетом Южной Калифорнии» в своей вступительной игре сезона, что он уже попал во второй состав. Пейн, такой же уроженец Бирмингема, как и Уильямс, даже сказал своим коллегам, что Куиннен, в то время первокурсник, был лучшим пас-рашером в распоряжении «Тайд».
Но, как и большинству новичков, приходящих в Тускалусу, Уильямсу пришлось подождать. Освобождение от игр в качестве «редшёрта» не позволило ему блеснуть на первом курсе. Человек по имени Дарон Пейн сильно помешал во втором. Затем, наконец, состав подочистился от ветеранов на третий год пребывания Уильямса в «Алабаме». После ухода Пейна он стал основным ноуз-тэклом и, наконец, начал много играть.
«Думал ли я когда-нибудь, что он станет одним из тех парней, которых люди будут считать топ-проспектами на драфте?», — говорит Сэйбен. «С этой точки зрения, он, вероятно, превзошёл наши ожидания».
Тем не менее, тренеры НФЛ спрашивают Уильямса, достаточно ли этого единственного мощного и сенсационного года для полноценной выборки. Команды задают вопросы о том, был ли его единственный восхитительный сезон отклонением от нормы. НФЛ, по правде говоря, не очень сильно проявляет любовь к игрокам, всего сезон проводящим в старте. Особенно сильно эта пугливость проявляется при выборе в топ-5 пиках, тем более, если проспект — не квотербек.
«Но это же не просто какое-то чудо», — утверждает Уильямс. «У меня был всего лишь один шанс, одна возможность — и я её использовал».
Уильямс, засучив рукава, справляется со своей стопкой блинов — от комбо из Oreo он отказался, потому что «нет, не стоит, слишком много сахара» — как вдруг он кладёт руки на стол и говорит: «Слушай».
Разговаривать с Куинненом Уильямсом — всё равно, что сидеть у костра, за которым рассказывают различные интересные истории. «Слушай», — начнёт, он, пододвинувшись ближе, чтобы убедиться, что твоё внимание действительно приковано к нему.
Слушай, как он боялся показать своей бабушке татуировки, которые он набил на левой руке. Он называет её миссис Хендерсон — это пережиток тех дней, когда он учился в начальной школе, в которой она преподавала. Бабушка настаивала на том, чтобы все её внуки на территории школы обращались к ней, как к преподавателю, а не как к близкому родственнику. Уильямс фактически вырос в доме миссис Хендерсон, компактном одноэтажном здании из красного кирпича на вершине небольшого холма на юго-западе Бирмингема. Он ходил туда каждый день после школы, делал домашнюю работу, боролся со своими братьями и помогал делать обед (Уильямс был преданным зрителем Кулинарного Канала). Она всегда его предупреждала: никаких татуировок, пока не получишь работу.
На момент, когда Уильямс набил тату, он был не так далёк от попадания в «Джетс», «Рэйдерс» или «Фотинайнерс» — и он полагал, что ждал достаточно долго. И татуировки на левой руке даже не были его первыми — просто самыми заметными. Несмотря на это, из тату-салона он сразу поехал в дом миссис Хендерсон, чтобы объясниться.
«Она сразу вскрикнула: „Куиннен, у тебя есть татуировки?!“», — вспоминает Уильямс. Его глаза в этот момент похожи на блюдца, возможно, чтобы лучше показать его страх в тот момент. «И я говорю: „Ухх, позвольте мне объяснить, что это значит“».
В конце-концов, миссис Хендерсон смирилась с новым боди-артом внука, тем более, что большая часть его татуировок была в честь его матери, Маркиши. Она умерла почти девять лет назад, когда Куиннену было 12, после борьбы с раком молочной железы. Маркишу тем летом увезли в больницу, и больше она не возвращалась, а Уильямс до сих пор не может заставить себя говорить о тех туманных, тягостных днях, когда он её потерял. Даже со своим братом Куинси.
«Я был маменькиным сынком», — говорит он. «Я называю это по другому — любимый ребёнок».
И вот, любимый ребёнок набил татуировку в виде двух ленточек борьбы с раком молочной железы на руке. И ангела с крыльями и в майке с номером 92.
«У неё никогда не было возможности надеть мою майку и прийти на мои игры», — объясняет он.
У неё никогда не было возможности увидеть то, что с ним произошло, как быстро сместились тектонические плиты его жизни. Как однажды он был безымянным внутренним лайнменом защиты «Кримсон Тайд» желающим только игрового времени, хоть сколько-нибудь малого — и как стал одним из самых желанных проспектов драфта.
Осознание этих перемен до сих пор трясёт Уильямса. Он не то, чтобы не ожидал, что в один день окажется в такой ситуации — он не ожидал, что этот день наступит именно сейчас. Он был обескуражен до такой степени, что в январе, после объявления на пресс-конференции о своём переходе в НФЛ, он почти 30 минут сидел на парковке своего университета в машине, немного шокированный. «Как только я покинул здание», — говорит Уильямс, «Подул ветер».
Он покидает колледж?! Чтобы пойти в НФЛ?!
После этого Уильямс не был сильно озабочен встречами с командами лиги — после посиделки в IHOP будет «Тампа», через несколько дней «Джексонвилль» и ещё через пару — «Нью-Йорк» — но существует вопрос, на который он пока так и не смог ответить — какая у него цель на следующий год?
Естественно, у него есть список. В футболе — к концу карьеры записать на свой счёт по сэку против каждой команды, кроме своей. В жизни — открыть ресторан Chick-fil-A.
Но через год? Он не может понять, какие изменения произойдут за этот срок. Он не знает, что будет дальше.
Хостес IHOP, женщина по имени Зария, возвращаясь к своему столу, останавливается около Уильямса, как будто её подозвали. Все хотят с ним поговорить.
Она говорит ему, что может пророчествовать. Она может видеть, что его ждёт. Уильямс, как всегда, воспринимает это как игру.
«Что-то не так с твоей ногой», — начинает она.
«Ой, я только что натёр волдырь!», — отвечает он. Глаза снова как блюдца.
«И иди и закончи свою руку, если ты того хочешь».
«Я должен закончить эту татуировку!», — он говорит, указывая на свою левую руку.
«И не нанимай того менеджера», — добавляет она.
«Слушай, это безумие. Я только вчера проводил интервью с менеджером. Как она узнала?».
Трудно понять, действительно ли Уильямс верит Зарии или просто прикалывается над ней, как над практически каждым своим собеседником.
«Люди узнают меня везде, куда бы я ни пошёл», — говорит Уильямс. «Я — звезда. Это безумие»
Нравится ли ему это?
Он опять обнажает свою металлическую улыбку. «О да, очень».
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.