Имя этого человека стало нарицательным. Родитель, громко подбадривающий своего ребенка с трибун, бурно выражающий радость по поводу каждого удачного действия своего чада, непременно услышит в свой адрес: «Ты прямо как Марв Маринович! Эй народ, Марв Маринович здесь!» Эта история стала частью американского фольклора, а он – Отцом Идеального Спортсмена. 22 февраля 1988 года на страницах Sports Illustrated появилась статья «Рожденный стать Суперзвездой» с подзаголовком «Тодд Маринович: путь в элитные квотербеки с пеленок».
И «с пеленок» – это не гипербола. Первый американский спортсмен «из пробирки», по имени Тодд. Робот-квотербек. Марв растягивал подколенные сухожилия сына с месячного возраста, а когда у малыша начали прорезываться зубы, отец уже заставлял его бросать медбол. Марв использовал передовые тренировочные методики и консультировался с 13 специалистами, среди которых были биохимики и психологи. Тодд, пожалуй меньше всех своих сверстников походил на «ребенка 80-х» – он никогда не пробовал БигМак, Орео или газировку.
По словам Марва, он сделал все возможное, создавая «идеальную окружающую среду» для того, чтобы его ребенок вырос «максимально здоровым». 18-летний Тодд в интервью SI скажет, что «Никто не смог бы заставить меня делать все это против воли. Я осознанно выбрал этот путь». И добавит, что его цель – «стать лучшим квотербеком, который когда-либо бросал мяч». Корреспонденту NY Times он сказал: «Я постоянно спрашивал и спрашиваю отца: Как еще мне улучшить свои навыки, над чем нужно работать?»
Тодд был стартовым квотербеком «Университета Южной Калифорнии», а в 1991 году его выбрали в первом раунде драфта «Лос-Анджелес Рэйдерс» – он взлетел достаточно высоко для того, чтобы вся страна узнала о том, что он стал наркоманом. Он стал настолько частым гостем в изоляторе, что охранники стали включать песню «С возвращением, Коттер» и гимн «Рэйдерс» через динамики системы оповещения, когда его привозили. Тодд превратился в шута, а Марв – в пример того, каким не должен быть отец.
Что же теперь? Вот Марв Маринович, сидит в патио на заднем дворе дома престарелых «Миссион Вьехо», Калифорния. Сейчас сентябрь 2018-го, и ему 79. Женщина подает ему фруктовый смузи и замечает: «Ты сегодня отлично выглядишь. Как огурчик!»
Потом она спрашивает: «Как меня зовут? Ты помнишь меня?»
Проходит восемь секунд. Потом Марв выдавливает: «Трейси… Кэтрин… Маринович».
Он прав. Трейси – его старшая дочь. В предыдущий визит он принял ее за свою сестру.
У Марва, большую часть сознательной жизни избегавшего жирного мяса, рафинированного сахара и полуфабрикатов, болезнь Альцгеймера.
«Ты вспомнил! — радуется Трейси. — Круто!»
Ей не хочется находиться здесь, рядом с ним. И не только потому, что ее отец сегодня – лишь тень самого себя. Просто она хорошо помнит, каким он был раньше. Все его мысли были о Тодде. Свою дочь он просто не замечал – в хорошие дни, а в плохие – доводил до истерики своими придирками.
Каждый раз, навещая своего отца, Трейси Маринович показывает ему старые семейные фотографии.
В 1988 году, когда Трейси собиралась выходить замуж, он не дал ей своего благословения, и вообще не хотел появляться на свадьбе. Причина? Марв считал, что ее жених, Рик Гроув, был недостаточно атлетичным. Он даже не пожал ему руку. «Он станет одиноким стариком», — сказала Трейси тогда. Но тогда она не думала о том, что это станет горькой правдой для Марва.
Она привезла отцу арбуз, его любимый фрукт. Марв стучит по нему, чтобы убедиться в том, что он спелый.
«Я знаю, как выбирать арбузы!» — говорит Трейси.
Она думает, что отец любит её, хотя сама признается, что хватит пальцев одной руки, чтобы сосчитать те вещи, что он сделал для нее. Почему же она навещает его каждый месяц? Нет, это не чувство вины. Скорее, ответственность. Он был тем, благодаря кому она появилась на свет, и теперь ее долг – быть с ним до конца.
Трейси достает телефон и показывает отцу фотографии. Она делает это каждый раз, чтобы им было о чем поговорить.
Она показывает ему фотографию и спрашивает: «Кто эти люди?»
Проходит несколько секунд.
«Знаешь их?»
«Нет», — говорит Марв.
На фото Марв и Тодд.
С годами никто из нас не становится лучше. Сейчас Марв не может встать без посторонней помощи, с трудом говорит, не может самостоятельно умыться и не контролирует дефекацию. Порой он сидит в кресле по несколько часов, слушая джаз или другую музыку из 1940-х годов, времен его детства. Лео Камбио, сотрудник дома престарелых, говорит: «Его всегда можно найти на том же месте, где вы его оставили».
Болезнь начала проявлять себя около десяти лет назад. Тодд понял, что что-то не так, когда Марв стал называть его по имени. До тех пор они с отцом называли друг друга «Баззи». И все эти годы Тодд жил с грузом вины на плечах – его отец сделал все возможное, чтобы помочь ему преуспеть, а он облажался. Недуг, поразивший Марва, отразился на Тодде с неожиданной стороны: по мере того, как воспоминания отца тускнели и терялись, Тодд вспоминал все новые моменты своей жизни. Марв занимал так много места в жизни сына, настолько подавлял его волю, что теперь тому потребуется немало времени на то, чтобы решиться на новую встречу с ним. «Это непросто, — говорит Тодд. – Но сейчас я просто не вижу другого выхода, кроме как прекратить общение с ним».
С 2015 года Тодд прошел несколько курсов психотерапии, групповых и индивидуальных. Он нуждался в этом, потому что вся его жизнь была построена на лжи.
***
Тодд помнит звук зубов, падающих на пол. Он, учащийся шестого класса, играл в баскетбол против одиннадцатиклассника на площадке общественного центра в Хантингтон Бич, штат Калифорния. Старшеклассник не гнушался толчков и тычков.
«Не позволяй ему этого!» — крикнул Марв.
«Не позволять чего?» — спросил одиннадцатиклассник.
Марв сказал им бросить игру и решить спор на кулаках. Тодд не был удивлен – еще с начальных классов школы он, пусть и против своей воли, постоянно боксировал – Марв любил подначивать других детей подраться с ним.
В этот раз ему удалось несколько раз достать противника джеббом, прежде чем на них обратили внимание. Мужчина с бадминтонной ракеткой подбежал, чтобы разнять их, но Марв не верил в то, что драку можно прекратить – в ней можно было только победить.
«А не пойти ли тебе куда подальше?» — заорал он.
Игрок в бадминтон спросил: «А что ты мне сделаешь, дедок?»
В следующую секунду кулак Марва прилип к его щеке.
Тодд помнит, как боковым зрением он увидел зубы, вылетевшие изо рта мужчины «как в мультфильме», помнит звук, с которым они упали на пол и то, как Марв схватил его в охапку и они помчались к своему «Фольксвагену» и умчались прочь… Эти поездки с отцом были тем еще испытанием. Когда кто-то подрезал или прижимал их в потоке, Марв страшно злился и орал, а Тодд молился, чтобы другой водитель не завязал с ним перепалку, иначе не миновать побоища. Марву покажи только палец, и он откусит руку по локоть.
Марва не нужно было долго уговаривать на что, чтобы подраться. Он бил людей на футбольных, баскетбольных и бейсбольных матчах, в которых принимал участие Тодд. Он швырнул соседку через забор. Однажды он взял Труди, свою жену и мать Тодда, в охапку, и кинул ее через всю комнату на обеденный стол.
В школе Тодд был звездой среди своих сверстников, а дома ему приходилось терпеть унижения и побои от отца.
Идеальная среда? По пути домой, после каждой игры и тренировки, Марв орал и хлестал по лицу Тодда, сидевшего на переднем сидении – открытой ладонью, чтобы не повредить свои руки. Когда на следующее утро Труди садилась за руль, он с трудом могла разглядеть что-либо через слой засохшей слюны, которой Марв забрызгал лобовое стекло.
«Свирепый зверь», — говорит Тодд о своем отце сейчас. Но он никогда ранее не говорил своей сестре или матери о том, что отец бьет его. Выживая в «идеальной среде», где ярость отца соседствовала с нервозностью матери и показным безразличием сестры, он, не достигнув еще и десятилетнего возраста, убедил себя в том, что он – единственный, кто может все это исправить. Ему просто нужно играть лучше.
Тодд помнит, когда он начал лгать. В начальных классах школы. Его бабушка и дедушка по материнской линии покупали ему «БигМаки», «Орео», газировку и прочий фаст-фуд. Во время ланча в школе он обменивал свои фрукты кому-нибудь на пачку «Читос». На Хэллоуин Марв оставался дома, когда дети шли клянчить сладости по соседям. По возвращении Тодд говорил отцу, что он не ел конфеты – его пугала даже мысль о том, что сделает с ним отец, если узнает правду.
Тодд был слишком мал, чтобы понять, что ложь – это жидкость, которая проникает во все уголки твоей жизни: сначала ты говоришь это соседям, потом – репортеру местной газеты, а потом твоя ложь попадает в почтовые ящики всех людей, которые выписывают Sports Illustrated. Сейчас он говорит: «Мне и в голову не приходило, какую вакханалию они раздуют из того, что я якобы придерживался строгой диеты». Но в то время у него не было выбора.
«Я боялся, — говорит он. — Как я мог сказать репортеру правду, а после этого явиться домой, где меня ждал Марв? Да никак!»
Из этой маленькой лжи о правильном питании выросла бóльшая ложь: о том, что Марв и Тодд были командой, партнерами, что они делают одно большое дело, о том, что Тодд осознанно выбрал этот путь и нуждался в той «идеальной среде», чтобы стать квотербеком мирового уровня.
Тодд буквально плавал в океане своей лжи, тонул в нем, и в то же время не замечал этого. В этом океане были островки правды – например, он любил играть в футбол, но ненавидел бесконечные тренировки; ему нравилось проводить время с отцом, но боялся его. Он держался за эту правду и в то же время понимал, что только ложь позволит ему чувствовать себя в безопасности.
***
«Так, — говорит Трейси Марву, — а вот и одна из моих любимых фотографий».
Она протягивает ему телефон.
«Это твоя первая жена, моя мама, — говорит дочь, — твой выпускной год в университете, после банкета и награждения…видишь этот кубок?»
Марв смотрит на фото. Этот трофей значил для него так много, что за 50 лет пережил больше десяти переездов; он стоял на полках четырех домов, трех квартир, кондоминиума и таунхауса, от Сент-Луиса до Гавайских островов. В конце концов, год или два назад он разбился, уже здесь, в доме престарелых.
Даже если Марв вспомнил этот момент, он не проронил ни слова.
«Однокурсники выбрали тебя Самым Вдохновляющим Игроком», — говорит Трейси.
***
Тодд помнит, как в детстве смотрел на этот кубок и думал: «Мой отец – замечательный человек».
И у него были причины верить в это. Когда Марв работал ассистентом в «Сент-Луис Кардиналс», он разработал специальную систему световых знаков, помогавшую Бонни Слоану, единственному глухому игроку в лиге, лучше понимать тренеров. В 70-80-х годах, будучи тренером по физподготовке, он очень тепло общался с чернокожими атлетами, даже приглашал некоторых из них проводить каникулы вместе с его семьей. В те годы, когда IX Закон (Федеральный закон США (принят 23 июня 1972), обуславливающий равные права и возможности для мужчин и женщин при занятиях спортом) был анафемой для большинства тренеров, Марв предпочитал работать с девушками, считая их менее эгоистичными и более целеустремленными. Да-да, если в 80-е годы вы были прогрессивным родителем подающей надежды юной спортсменки, вы хотели, чтобы она попала к Марву Мариновичу. И он, возможно, даже не попросит у вас платы за свои услуги. Тодд видел такое не раз. Его отец работал с детьми и подростками бесплатно, требуя от них лишь одного – желания заниматься. Все вокруг видели в Марве отца, все помыслы которого были лишь о том, чтобы сделать своего сына звездой НФЛ. И лишь Тодду и остальным членам семьи Маринович было ясно, что это совсем не так.
Правда была в том, что Марв не преследовал цель сделать своего сына игроком, которого выберут в первом раунде драфта. Ему было все равно, будет ли Тодд играть в футбол на профессиональном уровне, станет ли он квотербеком вообще. Марв знал лишь одну сторону жизни – спорт, и его сын обязан был следовать этому пути. Другой путь был неприемлем. Его интересы не были меркантильными – они были научно-исследовательскими. В его ДНК было заложено творчество – бабушка Марва, Нелл Бринк, была известной художницей, и Тодд убежден в том, что отец «мог бы стать скульптором-новатором с мировым именем, если бы только захотел». Но единственным объектом творчества, который признавал Марв, были спортсмены, а его любимым куском глины был Тодд.
Таким образом, раз его отец был хорошим человеком, души не чаявшим в своих подопечных, а еще больше – в своем сыне, то во внезапных вспышках ярости Тодд мог обвинить только одного человека – себя.
***
Трейси показывает отцу еще фотографии.
«Вот, посмотри на эту, — говорит она. – Ты замечательно вышел здесь!»
Долгое время они не виделись, лишь созванивались два-три раза в год. Да и зачем было встречаться? Для отца она всегда была на втором месте. Марв женился на Труди, ее матери, которая была пловчихой, а ее брат стал квотербеком «Южной Калифорнии», во многом из-за того, чтобы создать спортивную династию. «Откровенно говоря, это похоже на навязчивую идею. А может и на болезнь», — говорит Трейси. Она играла в гольф, баскетбол и занималась бегом в старшей школе, но никогда не была спортсменкой до мозга костей, как ее отец.
Иногда он бывал с ней добр, и даже придумал для дочери ласковое прозвище (Тутси Вутси), но он никогда не стремился по-настоящему сблизиться с ней. И хотя все в их семье учились в Университете Южной Калифорнии, лишь Трейси закончила обучение и получила степень. На выпускном балу она была знаменосцем, но отец так и не явился на церемонию.
Даже с годами, которые немного сгладили резкие черты его характера, он остался все тем же Марвом, который мог, сидя рядом с дочерью на диване, заметить: «Что-то ты раздобрела в последнее время, Тутси Вутси».
Четыре года назад она впервые за долгое время увидела отца – она приехала по работе в Северную Калифорнию, где он жил у брата в Санта-Крусе. Гари, брат отца, предупредил её: «Трейси, он ничего не помнит». Она подумала, что совершенно не хочет о нем заботиться. Но знала, что будет это делать.
«Мой брат не справится с этим, — говорит она. – Он не справится с бумажными формальностями, не сможет выстоять очередь в отделе соцзащиты. Его всю жизнь баловали, и он попросту не готов к этому».
Баловали. Не так уж часто можно было услышать такое о Тодде Мариновиче. Но посмотрим на это с точки зрения Трейси: Тодд никогда не делал что-либо по дому. Всю работу выполняла Трейси. Когда Тодд перешел из одной школы в другую, они переехали ближе к его новой школе, поставив ее перед необходимостью каждый день тратить два часа в автобусе на дорогу. Тодд никогда не работал. Трейси работала в сувенирной лавке, а потом – в закусочной. У Тодда была футбольная стипендия. Трейси до сих пор платит 400 долларов в месяц за свое обучение.
И становится не так уж сложно разглядеть в Тодде баловня. Нужно лишь замочить ноги в этой всепоглощающей лжи, поверить, как верила Трейси, что Тодд и Марв – команда, партнеры, что они делают одно общее дело и хотят одного и того же.
***
Чем обширнее и глубже становился океан лжи, тем труднее Тодду было держаться на плаву. А спасение утопающих, как известно, – дело рук самих утопающих. По указке отца Тодд сменил школу Mater Dei на Capistrano Valley, где выбился в ряды лучших выпускников своего года. Но даже его заметный прогресс не мог удовлетворить и умиротворить его отца – чем лучше играл Тодд, тем требовательнее становился Марв. В конце концов Тодд решил, что ему просто нужно дотерпеть до выпускного.
Марв и Труди развелись в 1985 году. А в последний год Тодда в Capo Valley у Марва и его новой подруги, Джен, родился сын. Они назвали его Михаил, и у Марва были на него ровно такие же планы, что и на Тодда. Тодд тогда сказал репортеру «Сиэтл Таймс»: «Я думаю, что это здорово – Михаилу очень повезло с отцом. Я-то знаю, что никогда бы не стал тем, кем являюсь сейчас, без его помощи».
Правда же была в том, что Тодд переживал за Михаила. Сам он, будучи интровертом по природе, для того, чтобы как-то отстраниться от своих проблем, начал курить крэк. Лишь после зачисления в «Южную Калифорнию», он вздохнул с облегчением – свобода!
Но увы, свобода – это было не про него. Марв приходил на каждую тренировку «Троянцев». На первом курсе Тодд был «освобожденным студентом», но чем успешнее он становился, чем лучше себя проявлял, тем больше внимания обращали на него люди. Люди, которых он боялся. Страх стал частью его естества, стал тем, что давало ему почувствовать себя живым. Кем он был без страха? Перед каждой игрой с ним происходило одно и то же: он не находил себе места, слоняясь по раздевалке, и даже на поле пребывал в какой-то прострации. До того момента, когда защитники добирались до него. Боль напоминала ему о том, что он – на поле боя.
И после первого удара он начинал рвать и метать.
Он разрывал защиту противника каждый матч.
А на следующее утро он просыпался со знакомым чувством страха.
Вся его жизнь была состязанием, называвшимся «Быть Тоддом Мариновичем». И он признавался впоследствии, что заведомо не имел шансов его выиграть: «Я не знал, что, как и когда нужно делать». Он занимался только одним – футболом. Он ненавидел уроки. Не имел представления о личной ответственности. С самого рождения его учили футболу, а он был необучаем по определению.
Тодд помнит тот разговор в кабинете главного тренера Ларри Смита. В то время их противостояние было одним из самых заметных в студенческом футболе: Тодд, неуправляемое юное дарование, чье пристрастие к веществам было «секретом Полишинеля», против Смита, сурового протеже Бо Шембеклера.
Смит не был экспертом по части наркотиков, но они затронули и его карьеру, и его личную жизнь. Когда он получил работу в Университете Южной Калифорнии, его дочь Эли, старшеклассница, начала употреблять алкоголь и курить травку. Дочь Смита и его квотербек были в плену пагубной привычки, и он не мог остановить ни одного из них.
Но Тодд, глядя на Ларри, не видел в нем отца Эли. Он не видел перед собой и тренера «Троянцев». Он видел Марва. Любой облеченный властью человек в его глазах превращался в Марва. Позже, когда «Рэйдерс» возьмут его на драфте, он увидит Марва во владельце клуба Эле Дэвисе, в главном тренере Арте Шелле, а потом Марв будет мерещиться ему в каждом полицейском и тюремном охраннике… Марв, Марв, Марв…
«Тодд, — спросил Смит, сидя за своим столом, — чем ты хочешь заниматься?»
Они обсуждали направления обучения для Тодда.
«Я хочу заниматься искусством», — ответил Тодд.
«Так почему же ты им не занимаешься?», — удивился тренер.
Тодд перевелся на отделение изобразительного искусства, где впервые за все время обучения начал получать удовольствие от учебы. Фотореализм он нашел банальным – по его мнению, цель рисования состояла в том, чтобы творить, а не в том, чтобы копировать. Рисунки Тодда взрывались яркими красками. Не имея четкой композиции и часто пренебрегая деталями, он создавал картины, из которых струилось вдохновение.
В этих рисунках и был настоящий Тодд. Но это был не тот Тодд, который был нужен его отцу. Поэтому он продолжал играть в игру «мы – одна команда»… он так часто повторял эту ложь, что она заменила ему правду. Но когда они достигли цели, которую ставил перед собой Марв, разрабатывая этот претенциозный план создания идеального атлета – когда Тодд стал игроком «Рэйдерс» и получил контракт на 2,25 миллиона в год – он почувствовал себя опустошенным.
«Как говорят люди, достигнув цели, ты будешь счастлив, — говорит Тодд. — А я чувствовал себя несчастным, и не знал, почему. Моя жизнь словно разваливалась на куски. У меня были миллионы на банковском счету, но от это не становилось легче. Что, нахрен, было не так со мной?»
***
Трейси беседует с Камбио.
«А вы пробовали предложить ему заняться каким-нибудь видом творчества?» — спрашивает она. Рисование могло бы хоть ненадолго продлить работоспособность мозга ее отца, считает Трейси. – «Мы предлагали ему различные предметы для творчества, — отвечает Камбио. – Ручки, карандаши… Но он не прикоснулся к ним. Мы пробовали подкладывать их ему утром, вечером, в течение дня. Никакой реакции».
***
Окончание читайте на этой неделе
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.