Тайленол  не помогал ни черта.

Это было в три часа ночи, в январе 2017-го. Не помню, какой именно из ночей. Их было много, дурных ночей, но эта была определенно худшей. Я не мог спать. Мой мозг словно бы пытался разорвать черепную коробку изнутри. Я катался по кровати, скрючиваясь в разных позах, стараясь унять боль, пульсировавшую в моей голове.

В конце концов, я сжался в позе эмбриона, дрожа и плача.

Вот уже несколько месяцев я буквально жил во тьме, не выходя из своего дома в Сарасоте, Флорида, за плотно занавешенными окнами, потому что не мог выносить дневного света. Все приборы в доме, которые светили или светились, были также выключены. Я не мог смотреть на экран телефона дольше, чем несколько секунд. А о том, чтоб посмотреть ТВ, и вспоминать не приходилось.

Я пытался слушать музыку, но звук производил тот же эффект. Даже убавив низкие частоты на ноль, я не мог выносить этого.

Приходилось ли вам сидеть взаперти недели напролет, теряясь в догадках, когда же это закончится и закончится ли?

Поверьте, в те дни мне в голову приходили страшные мысли.

Например, мысль о том, во что превратилась моя жизнь. Что я, возможно, так и останусь сидеть в темноте, в плену своей больной головы… навсегда.

Единственное, о чем я не думал, так это о футболе. Хотя нет, постойте… я думал о футболе.

Я думал: На хрен этот футбол. Плевать я на него хотел. Я просто хочу, чтобы голова перестала болеть. Но не могу ничего с этим поделать.

И вот я здесь, на часах 3 утра, а я лежу на кровати, свернувшись в клубок, и всхлипываю…

Мне нужна была помощь. Мне нужно было лекарство. Мне нужен был Бог.

Мне нужна была моя мама.

Это даже забавно. Не имеет значения, кто ты и сколько тебе лет. Даже когда ты уже такой взрослый «я-сам-по-себе задница», у тебя есть и деньги, и дети, и все такое…

Иногда тебе просто нужна твоя мама.

Она жила рядом, на этой же улице, и я позвонил и промычал в трубку что-то вроде:  «Ммм, черт… когда же это кончится… Мам, помоги мне… приходи, пожалуйста!»

«Уже иду, дитя мое», — все, что она сказала.

Через пять минут она уже сидела на моей кровати, гладила меня по голове, словно я был еще малышом, и говорила, что все будет в порядке. Она спросила, принимал ли я Тайленол, и я ответил, что да, принимал, но он не помогает. Тогда она пошла на кухню, и сварила суп, потому что… это же мамы, вы ведь понимаете? Она уверена в том, что суп помогает от всего.

Но суп не помог. Ничего не помогало. Ничто не могло унять пульсирующую боль в голове. Я понимал это. Я должен был просто терпеть, пока это не закончится.

Я ждал и надеялся.

Люди спрашивают меня, зачем.

Зачем возвращаться? После пяти сотрясений и пропуска фактически двух полных сезонов, после того, как я провел столько времени, блуждая во тьме — зачем рисковать, зная почти наверняка, что еще один сильный удар отправит меня обратно? Зачем возвращаться?

Ну, во-первых, перед возвращением я поиграл и «оббился», и все было хорошо. И я планирую, что так и будет дальше — стучу по дереву.

Но настоящая причина возвращения это… Любовь, ребята. Любовь к этой игре.

Знаю, многим трудно понять меня, потому что… это же просто игра. И лучшим способом объяснить мое решение, будет спросить у вас подумать о том, что вы  любите. О том, ради чего вы живете. Том, что является большей частью вас. Придает вам сил. Заставляет почувствовать себя особенным. Что-то, без чего пропадает вкус к жизни.

Я знаю, что в вашей жизни есть что-то такое, и вы готовы принести себя в жертву ради этого. У каждого это «что-то» свое.

Для меня это футбол.

Поэтому я вернулся. Чтобы закончить то, что началось в первой игре сезона 2016 года, когда я столкнулся с Ти Джеем Йелдоном, и оказался во тьме.

Я отключился всего на секунду, и потом, когда поднялся, чувствовал себя нормально. Да, в голове шумело, но я мог стоять и свободно передвигаться. Однако, медперсонал настоял на том, чтобы осмотреть меня.

В то время на бровке еще не было медицинских палаток, и меня увели под трибуны. Я покинул поле и вошел в темный туннель, все еще чувствуя, что я в порядке. А потом, когда я вошел в ярко освещенную комнату… меня словно ударили. Голова раскалывалась. Адреналин, видимо, схлынул, и ощущалось, как гигантское сердце бьется внутри моей черепной коробки. Перед глазами были сполохи света и тьмы, словно я смотрел на стробоскоп.

Я словно разваливался на части. У меня были сотрясения до этого, но я никогда не чувствовал себя так плохо, как в этот раз.

Я сел на смотровой стол, зажмурился так крепко, как только мог, обхватил голову руками и стал массировать и тереть виски, пытаясь облегчить боль.

Потом я заплакал — захныкал, как маленький ребенок. Я смотрел на врачей, словно спрашивая: Что такое со мной?

Моя голова болела, не переставая, следующие несколько недель. Я не мог есть. Я не мог спать. Я вызывал врача ночью, и просил принести мне болеутоляющие. Чтобы отследить изменение моего состояния, мне предлагали небольшие тесты — например, показывали картинку с геометрической фигурой — треугольником, квадратом, а в это же время отвлекали чем-то другим, а после просили назвать фигуру, которую показали до этого.

Я не мог.

Они продолжали давать мне этот тест, но я все так же не мог запомнить эту гребаную фигуру.

В какой-то момент я настолько разозлился на все это, что покинул больницу и уехал домой. Там я сидел в темноте, один на один с головной болью.

Спустя месяц «Пэкерс» поместили меня в резерв для травмированных. Я почувствовал, что мне нужно отдохнуть от Грин-Бэй, поэтому поехал домой, чтобы побыть с семьей и моими тремя дочерьми.

Но мне вдруг стало хуже. Много дней и ночей я провел в доме, скрываясь от света, кричал и плакал, лежа на кровати, а моя голова просто раскалывалась на куски. Казалось, этому не будет конца.

Такой была моя жизнь в течение трех месяцев. Иногда было чуть лучше, иногда — хуже, но та январская ночь, когда я позвонил маме, была просто кромешным адом. Хуже быть уже не могло.

Через несколько недель после этого случая мне позвонил мой агент и сообщил, что «Пэкерс» разорвали контракт со мной.

Оказалось, я был не прав — бывает и хуже, чем в ту ночь.

Буду с вами честен: когда «Пэкерс» уволили меня, было очень неприятно. Даже учитывая то, что к тому времени я практически смирился с окончанием моей футбольной карьеры, и то, что их решение было чистым «бизнесом», было грустно до чертиков.

Они просто не дали мне шанса на возвращение, понимаете? Сначала поместили меня в резерв для травмированных, а потом втихомолку разорвали соглашение. Как-то так.

У меня нет никаких претензий к «Пэкерс». Мне всегда нравилась эта команда. Они дали мне шанс, когда взяли меня как незадрафтованного свободного агента. Они соблюдали все контрактные обязательства. Фанаты всегда болели за нас, как сумасшедшие — и до сих пор приветствуют меня, как родного. Там у меня были отличные товарищи по команде. Так что тот, факт, что меня «отрезали»… ну, что тут сказать. Я понял и принял это. Ведь бизнес есть бизнес, верно?

Мне просто не очень понравилась такая манера его вести.

Но странным образом вся эта ситуация с расторжением контракта стала поворотной точкой для меня. Я отчетливо понял, что если и возможно изменить ситуацию к лучшему, никто не сделает это за меня. Нет больше команды, которая мне помогает. Нет врачей, которым можно позвонить. Только я и моя боль. И то, что я делал раньше — сидел и ждал, когда все как-нибудь само пройдет — ни черта не работает.

И я начал искать. Было непросто, ведь я не мог смотреть на экран телефона или компьютера дольше, чем несколько минут подряд. Но всего в течение недели или двух я нашел довольно много людей, которые имели дело с похожими проблемами.

Одна женщина, которая жила в Лос-Анджелесе, работала с врачами из УКЛА (Университет Калифорнии в Лос-Анджелесе), которые разработали одну из лучших программ для реабилитации людей после сотрясения мозга. Я связался с ней и рассказал о своей проблеме, после чего она сказала, что я должен приехать как можно скорее.

Через неделю я встретился с ней в Лос-Анджелесе.

Целое лето я работал вместе с врачами из УКЛА, и… хотел бы я доходчиво все объяснить вам, но… Я узнал очень много. И самое главное — то, что  я изначально выбрал наихудший путь решения проблемы, когда сидел в темноте у себя дома в ожидании того, что боль пройдет сама по себе. Мне объяснили, что мозг работает в некотором роде сродни мускулу. И когда вы потянули, к примеру, подколенное сухожилие — естественно, вы должны дать ему время на восстановление, но потом нужно приступать к реабилитации. То есть, заставить его работать.

Мне давали множество изощренных упражнений, например, во время бега на дорожке мне задавали вопросы или математические задачки. Мой мозг словно заново учился быть многозадачным. Спустя некоторое время, мне предложили тот же тест, что и в Грин-Бэй — с геометрическими фигурами, чтобы оценить мой прогресс. И на этот раз я справился!

Это был долгий процесс. Были и хорошие дни, и не очень. Бывало, меня мучила мигрень, и я не мог спать, а на следующую ночь спал, как ребенок. Но месяцы шли, и количество хороших дней все увеличивалось, а затем я почувствовал, что стал, наконец, прежним собой.

В ноябре, после шести месяцев в УКЛА, я вернулся домой, в Сарасоту.

Помню тот момент, когда я снова вошел в свой дом. Стоял ясный день, и я вошел в комнату и раздвинул шторы, в первый раз уж не помню за сколько дней, и позволил лучам солнца осветить все внутри.

Никакой головной боли.

Вообще.

Я подумал о своих дочерях, у которых снова появился отец. О родителях, которым доставил столько беспокойства.

А потом я подумал о футболе.

Подумал:  может быть, для меня еще не все кончено?

Это видео снято 3 января 2018 года. Мой первый день на футбольном поле с первой недели сезона 2016 года.

Были моменты, когда я думал, что на 100% завяжу с футболом. Но я не хотел заявить о завершении карьеры, поддавшись минутной слабости. Такие решения нельзя принимать, что называется, на эмоциях.

И я знаю, что на этом видео нет чего-то выдающегося, но блин… просто быть на поле, чувствовать, как шипы бутс вонзаются в газон, свободно двигаться и потеть от физической нагрузки, а не от парализующей все тело мигрени…

Теперь я точно знал, что Сэм Шилдс вернется.

Поэтому я позвонил моему агенту и сказал: «Я в игре-е-е-е! Дай им знать!»

Две команды были заинтересованы во встрече со мной: «Браунс» и «Рэмс». Я знал, что «Рэмс» здорово пошумели в 2017-м, и подумал: Блин, а я могу стать частью этой команды.

Обычно, когда команда приглашает тебя на просмотр, все происходит в один день. Ты приезжаешь, показываешь, на что способен, и, если ты приглянулся им, они связываются с твоим агентом.

«Рэмс» работали со мной три или четыре дня. Я прошел кучу тестов, чтобы убедить их, что моя голова в порядке, и я достаточно здоров, чтобы играть. У меня на руках было врачебное заключение о допуске к играм, но «Рэмс», для пущей уверенности, обследовали меня еще раз.

В день работы на поле я ожидал увидеть несколько человек – главного тренера, координатора защиты, тренера ди-беков, но на бровке собралась вся команда. Я спросил одного парня, почему тут так много народа, и он ответил: «Мы все видели, как ты играешь, и нам нравится. Поэтому все захотели посмотреть на тебя здесь».

Первым упражнение было слежение за мячом. Я занял позицию, тренер взял мяч, и я, оставаясь в низкой стойке, сделал несколько шагов назад, а когда он поднял мяч к плечу, показывая пас, я выпрямился, повернулся и побежал.

На бегу я услышал, как кто-то крикнул: «Да! То, что нужно!»

Это был тренер Маквей (Шон Маквей, главный тренер «ЛА «Рэмс»»).

«Это все, что мы хотели увидеть, — сказал он. — Все в порядке. Сообщи своему агенту, что мы готовы тебя подписать».

Я такой: «Да! Че-е-е-ерт! Я тоже готов!»

Вот так и было. На следующий день я вернулся и познакомился со всем тренерским штабом, персоналом, со всеми в команде. И все были предельно честны и открыты к общению. Никакой фигни. Мне сказали, что собираются заполучить Акиба Талиба и Маркуса Питерса, поэтому на позиции корнербека будет высокая конкуренция. Но у меня, не выходившего на поле 16 месяцев, не было никаких иллюзий о попадании в основной состав защиты. Я просто хотел доказать себе и всем, что все еще могу играть, поэтому выходить на поле в спецкомандах было бы идеальным вариантом для возобновления карьеры.

И я ответил прямо: «Раз вы даете мне эту возможность, я сделаю все, что в моих силах».

И мы подписали бумаги.

Я никогда не забуду мой первый тренировочный лагерь НФЛ — в «Грин-Бэй» в 2010 году. Я был незадрафтованным парнем, который только год как отыграл на позиции корнербека — до этого я играл ресивером в «Майами», и у меня были большие трудности с изучением защитных схем. На собраниях я часто затруднялся дать ответ на самые элементарные вопросы о различных типах прикрытия. Меня редко ставили в состав даже на тренировках, потому что я не мог читать розыгрыши.

Однажды вечером, после очередного такого командного собрания, я вернулся к себе в комнату, где уже сидел мой сосед, Морган Бернетт.

«Я ни хрена не соображаю в этом, мужик, — сказал я, — Ни хрена! Я сваливаю!»

Но он ответил мне: «Э-э-э, парень. Никуда ты не сваливаешь. Ты остаешься. Ты разберешься со всем этим, а я тебе в этом помогу».

После этого разговора, Морган стал задерживаться по вечерам на базе и помогать мне разбираться с защитным плейбуком. И, не знаю, говорил ли он что-то другим игрокам, но на одной из тренировок, когда я стоял вместе с другими ди-беками — с Чарльзом Вудсоном, Трамоном Уильямсом, Джарретом Бушем и остальными ветеранами — каждый из них сказал мне что-то ободряющее, вроде: «Эй, чувак, ты с нами. Мы поможем тебе разобраться с этим». Они взяли меня под свое крыло.

А потом Джо Уитт, наш тренер секондари, придумал для меня обучающие карточки. На одной стороне этих карточек он нарисовал построение команды нападения, а на обороте — голосовую команду, которую мы (защитники) использовали для обозначения этого построения. И вот что я вам скажу: это сработало. Карточки, работа под присмотром опытных игроков, и усердное изучение плейбука — все вместе стало давать плоды.

Что бы я делал без этих парней — без ветеранов и Джо Уитта? Смог бы я вообще попасть в лигу?

Именно им я обязан тем, что умею играть в футбол.

Я вспомнил это так отчетливо именно сейчас, каково это — быть новичком, изучающим незнакомые схемы защиты, налаживающим взаимодействие с новыми товарищами по команде, выходящим в спецкомандах, чтобы доказать, что он здесь не просто так. Точно так же я чувствовал себя, выходя играть за «Рэмс» в первый раз после межсезонья.

Снова новичок.

Но теперь — с опытом ветерана.

И знаете что? Это просто здорово. Особенно после всего того, через что я прошел. Головная боль. Стресс. Отчаяние. Как говорится, врагу не пожелаешь.

И после всего это, оказаться в этой команде? Да чувствую себя… осененным благодатью.

Если честно, эта команда напоминает мне «Пэкерс» сезона-2010. Команда, которая будоражила умы. У нас была крепкая защита, как и здесь, сейчас, в Лос-Анджелесе, и нападение, которое, что называется, зажигало. Небольшая разница все же есть, потому что тогда, в 2010-м, вокруг нас было поменьше шума. А теперь «Рэмс» идут 7-0 (на момент написания статьи — Прим. ред.), и все только о нас и говорят. Каждую неделю команда, играющая против нас, старается выдать свой абсолютный максимум.

И это тоже здорово.

Моей целью было получать новый игровой опыт, восстанавливать свои игровые кондиции, и быть готовым к тому, что я буду нужен в основном составе защиты. Теперь, когда Талиб вылетел из-за травмы, я буду чуть нужнее. По-честному, я еще только расправляю крылья. Позади два долгих и трудных года. Но теперь я близок к тому, чтобы снова стать самим собой.

Вот почему я вернулся. Из-за этого духа товарищества, который чувствуется здесь, в Лос-Анджелесе. Из-за шанса быть частью команды, которая играет на победу каждый раз. Из-за возможности заниматься тем, что я люблю больше всего на свете.

Возможности снова играть.

Сейчас я словно сёрфер, оседлавший волну. И то, что я вижу на каждой тренировке и на каждой игре… на что способна эта команда? Мы способны добраться до Супербоула. Я верю в это.

Я счастлив быть частью этого. Счастлив и благодарен Богу за то, что смог вернуться. Счастлив стоять на гребне этой волны.

И я сделаю все, чтобы на ней удержаться.

 
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Источник: Player's Tribune