В первый день моего заключения в тюрьме Ливенворт, 19 ноября 2007 года, я составил список из трёх вещей, которые я бы хотел сделать. Первое – вернуться домой из тюрьмы. Второе – снова увидеть мою бабушку, прежде чем она покинет этот мир. И третье – я должен был вернуться в «Атланту» стартовым квотербеком и закончить то, что начал.

Я хотел вывести «Фэлконс» в Супербоул.

Когда я говорил людям это, их первая реакция, мне кажется, была одинакова: я брежу.

«Майк, ты действительно думаешь, что после всего что было, ты просто вернёшься в «Атланту» стартовым квотербеком… Будто бы ничего не случилось?»

Я думаю, люди слышали, что я лелею надежду вернуться в «Атланту» в качестве квотербека… А затем, возможно, предполагали, что я отказываюсь принять сложившуюся ситуацию. Что я до сих пор не в состоянии понять всю серьезность того, что натворил.

Но если честно, дело совсем не в этом. В первые несколько месяцев моего заключения я действительно смог объективно оценить всю глубину своего падения. Я понял, сколько боли причинил, и как много придётся работать, чтобы вернуть хотя бы долю того уважения, что я потерял, как уважения окружающих, так и собственного самоуважения. И я был готов принять последствия.

Но была одна вещь, остававшаяся для меня слепым пятном – быть стартовым квотербеком «Фэлконс». Это было то, что заставляло меня гордиться собой, то, что неотъемлемо идентифицировало меня… Кто я? Майкл Вик, квотербек, «Атланта Фэлконс». Я был этими пятью словами. Они были частью меня. Они были моей сущностью. Поэтому, думаю, такое слепое пятно в первую очередь было необходимо мне, чтобы держать свои эмоции под контролем. Я сожалел о содеянном, сожалел сильнее, чем смогу когда-либо выразить. Я был готов понести наказание и хотел сделать это с достоинством. Я знал о миллионных убытках, которые понёс, о собственных репутационных потерях, а каждый день был напоминанием о свободе, которую я тоже потерял. Я знал обо всём этом.

Но даже находясь в тюремной камере, я продолжал считать, что у меня оставалась по крайней мере одна вещь, которую я не мог потерять – я все еще был квотербеком «Атланты».

Это была моя работа, моя команда, мой город.

Они могли забирать всё остальное — я это заслужил. Они могли забрать у меня всё. Но моя работа, моя команда, мой город? Эти три вещи я собирался вернуть себе. Это то, о чём я думал в тот день, когда вошёл в тюрьму, и это то, о чём я думал каждый день после этого. Так было до 26 апреля 2008 года.

Я помню точную дату, потому что это был день рождения моей мамы.

Это был также день драфта в НФЛ.

В Ливенворте были определенные правила звонков по телефону, где каждый заключенный получает некоторое количество телефонных минут в месяц. Как правило, использовать можно не более 10 минут в день. Но иногда, если у тебя есть запас минут и толика удачи, тебе могут позволить поговорить по телефону подольше. И я сделал всё, чтобы быть уверенным, что получу целых 15 минут, чтобы поздравить маму в её день рождения.

Однако, когда я позвонил ей в тот день, она сразу же сбила меня с мысли:

— Майкл, я должна тебе кое-что сказать.

— Все нормально? Мама, что случилось?

— У бабушки инсульт…

Я даже не помню, поздравил ли я маму. Все, что я помню — это те первые несколько слов. Мама сказала мне, что дело плохо и что бабушка, вероятно, не выкарабкается. И, дружище, это разрывало мне душу. Я не знаю даже, как написать об этом… Я был настолько потрясён, что чувствовал, как слёзы наворачиваются на глаза — но в тюрьме не плачут. Там просто нельзя показывать эмоции такого рода. Ты не можешь позволить себе выказать слабость. Так что я вытер слёзы и повесил трубку, а затем отправился смотреть телевизор.

Я опоздал.

Драфт уже начался – почти час как – и большинство других ребят уже начали просмотр. Когда я поднимался по лестнице в комнату с телевизором, я встретил другого заключённого, спускавшегося вниз.

«Эй, Майк, – сказал он, и его голос был слегка колеблющимся, будто он не был до конца уверен, что хочет начать разговор – Ты видел, кого «Фэлконс» взяли на драфте?»

«Нет, я разговаривал по телефону. Кого?»

«Мэтта Райана».

Мое сердце упало.

Я осознал, чем собираюсь занять себя на некоторое время. Моя игровая карьера в НФЛ полетела в тартарары, и, размышляя о том, что было в моей жизни, я стал задаваться вопросом, куда приведёт меня дорога отсюда… Что же, есть одна вещь, которую я всегда хотел сделать – написать письмо. И не просто письмо.

Я хотел бы написать письмо городу Атланта.

Я хотел написать городу в целом и людям в нем – чтобы напомнить о себе, наверное, и сказать «спасибо». И, может быть, просто задуматься. Потому что без Атланты… Дружище, без Атланты я – ничто. Без Атланты меня бы здесь даже не было, чтобы написать об этом сегодня.

И разве не идеальное время для такого письма именно сейчас, когда «Фэлконс» обыграли «Пэкерс» две недели назад и вышли в Супербоул? Прошло почти 10 лет с тех пор, как я сыграл последний розыгрыш за «Атланту». Неважно, по какой причине, – это очень сложно объяснить – но есть что-то в этом году и в этом сезоне, что чувствуется правильным. Похоже, что Атланта – как команда, как город, как культура – прошла, наконец, полный круг. И я на своём, не таком великом, пути, надеюсь, тоже.

Смешно, но многие люди удивляются, когда узнают, как страстно я болел за «Фэлконс» в этом сезоне. Они предполагают, что между нами осталась какая-то напряженность, некоторый привкус горечи. И даже когда я говорю людям, что это не так… У меня есть ощущение, что они не до конца мне верят.

Но если бы ты мог видеть меня за просмотром этих игр… Дружище, ты поверил бы мне, если бы увидел. Я жил и умирал в каждой игре: мой кулак сжимался с каждым тачдауном (к счастью, тачдаунов было много), я смотрел сквозь пальцы каждую попытку пробития филд-голов (и к счастью, большинство из них были удачными). Я был обычным фанатом.

И если люди до сих пор не верят мне… Если они до сих пор не понимают, как я могу так жёстко топить за «Фэлконс», после всех этих лет, после общей истории… Ну тогда я не знаю, что ещё я могу добавить к своим словам.

Потому что в этом случае они просто не понимают, что значит быть семьёй.

Они не понимают Атланту.

Когда я думаю о наследии, которое осталось со времён, когда я выступал за «Фэлконс», есть целый ряд моментов, которыми я горжусь.

Я горжусь 4 января 2003 года, когда мы вошли в Грин-Бэй, на «Лэмбо Филд», окутанные метелью, и вернулись домой, победив «Пэкерс» 27-7 – вопреки всем прогнозам.

Я горжусь 15 января 2005 года, когда мы принимали первый домашний плей-офф в Атланте за последние шесть лет и победили «Рэмс» 47-17, чтобы получить путёвку в финал НФК.

И я горжусь 24 декабря 2006 года, когда я стал первым квотербеком в истории НФЛ, который набрал более 1000 ярдов на выносе.

И, конечно же, мы должны поговорить про «Мэдден».

Люди до сих пор постоянно подходят ко мне и хотят разговаривать об этой игре. Они расскажут мне о рейтинге скорости 95,  ловкости 95, силе броска 97 – теперь я знаю всё это наизусть. Люди любят, дружище, любят рассказывать мне свои собственные «Вик-в-Мэдден» истории. О том, как они выносили на 500 ярдов в одной игре. Или о том, как они побили рекорд по количеству тачдаунов в сезоне 10 раз кряду. Они говорят мне, что я быстрее ветра. Что я чит-код в человеческом облике.

Я настолько доминировал в игре, что дети создали правило, ставшее общеизвестным: название менялось в зависимости от географии, но в основном называлось «Правилом Вика». Если вы играете против друга, вы можете выбирать любую команду, которую захотите, кроме «Фэлконс». Потому что если вы выбрали «Фэлконс», то вы получили Вика. А если вы получили Вика – игра окончена.

Честно говоря, я рад, что я могу наконец признать: я никогда не понимал, о чём они говорили. Не поймите меня неправильно, я попробовал. Однажды, выбрав время, когда я был один, я включил PlayStation и запустил Madden. И выбрал «Фэлконс». Я хотел попробовать, чтобы понять, вокруг чего была поднята вся эта суета. Но правда в том, что я не был силён в игре за самого себя.

На самом деле, знаешь что? Я был попросту плох.

Единственный человек на всём земном шаре, который не был непобедим, играя за Майкла Вика, был я. Майкл Вик.

За те 6 лет, что я провел в «Атланте», мы совершили множество великих вещей вместе, тех что попадают в книги рекордов. И я горжусь этим.

Но то, чем я горжусь больше всего, если быть честным, это материя намного менее вещественная. То, что не появится в книгах рекордов, на YouTube или NFL Films. То, чем я горжусь больше всего, нельзя передать словами, это нужно прочувствовать.

Я горжусь моментом, который мы создали.

Это было не только внутри стадиона «Джорджия Доум». Это было также за его пределами – по всему городу. Это был момент, который был для всех и всюду, куда бы ни падал твой взгляд: кепки «Фэлконс», джерси «Фэлконс»… Дружище, «Фэлконс» были везде!

Возможность дать чёрным детишкам в Атланте их собственного чёрного квотербека –  для меня это значило очень много. Быть кем-то, кого они могли видеть на поле, за чьей игрой они могли наблюдать и думать, знаешь: «Мой квотер выглядит так же, как и я. И, возможно, когда-нибудь я тоже смогу играть на этой позиции».

Это реально ощущалось.

Ощущалось, что мы сделали футбол снова крутым. Или, возможно, футбол не был крутым, а мы его таким сделали – в самый первый раз. Но что бы это ни было, оно начиналось и предвещало что-то глобальное.

И всё это происходило на нашем заднем дворе.

Раньше у нас была дежурная шутка, знаешь: «Доум лучше, чем клуб». Не было никакой необходимости идти в клуб, чтобы встретить известных людей, пойми, когда ты мог просто прийти на игру. Я имею в виду, я мог окинуть взглядом стадион перед тем, как будет пробит кик-офф, и увидеть там T.I., Ашера, Лудакриса, Дэвида Баннера, Bow Wow, Джейсона Терри. Даже политиков – Джимми Картер по-прежнему будет являться на каждый матч (очень хороший парень и очень скромный). Если это была домашняя игра «Фэлконс», дружище, то там были все.

И что было самым крутым – это не был просто футбольный момент или спортивный момент. Это был полнейший культурный момент. Это был и спорт Атланты, и музыка Атланты, и кино Атланты. И всё это сосуществовало и питало друг друга, и делало друг друга чем-то большим, чем они были ли бы по отдельности, каким-то действительно особым образом.
Возможно, самым крутым в том времени было то, насколько спонтанным это ощущалось и каким естественным образом осуществлялись все взаимодействия. Например, в один прекрасный день совершенно неожиданно ко мне подошёл чувак из команды T.I. и предложил принять участие в съёмках клипа его нового сингла «Rubber Band Man». Прямо сейчас. Я был очень сдержанным человеком, и не то чтобы «умереть не встать» как хотел засветиться на видео. Но в то же время я чувствовал: «Что же, ОК, я в Атланте по своим делам, он – по своим». И именно в этом и состоит весь тот момент про который я сейчас твержу. Вы оба в своём городе, и вы начинаете строить эти отношения. Вы делите эту культуру пополам.

В общем, я появился на съемках этого клипа, и, слушай, там были все эти знаменитости. Там был Ашер, там были Jagged Edge. Я думаю, что 8Ball и MJG были там. Дружище, на том видео был даже Diddy! И, конечно, сам T.I. Сначала я слегка нервничал: ну, знаешь, в такой компании, со всеми этими известными чуваками, всеми этими пионерами музыки, чьим фанатом я был и сам, как все остальные люди. Но они все оказались очень дружелюбными парнями, и когда всё закончилось, оказалось, что это было даже весело.

Я знаю, что я определенно не понимал всю грандиозность случившегося в то время – масштаб такого успешного сингла, такого знакового клипа, такого классического момента Атланты. И да, конечно, такого доказательства для моих друзей, утверждавших, что у меня нет никакого чувства ритма (попробуйте-ка выглядеть молодцом, когда рядом Ашер). Но я рад, что сделал это, я рад такому опыту и всем остальным, что были на него похожи. И хотя почти невозможно выбрать лишь одно воспоминание или даже сотню воспоминаний того времени, я попробую это сделать:

Я и Ашер, мы стоим там, хулиганим по-всякому, танцуем перед теми массивными буквами Т и I, охваченными пламенем позади нас, а за нашими спинами затихают последние ноты «Rubber Band Man»…

Ох, дружище, что может быть круче такого?

Я действительно чувствовал, что культура Атланты была на своем пике тогда… И я действительно чувствовал, что был в самом её центре. Будто я был в центре целого мира, прямо там, в этом сумасшедшем сообществе, что мы построили. Я был Майк Вик, квотербек, «Атланта Фэлконс». Я был этими пятью словами, дружище.

И в тот момент, в том городе те пять слов значили всё.

Четыре года спустя я был в тюрьме, а «всё» рассеялось, как предрассветный туман.

Я до сих пор могу слышать его.

Я до сих пор могу слышать, как голос того заключённого зовёт меня, пока я поднимаюсь по лестнице к телевизору. Могу представить, как он останавливает меня, спускаясь вниз по лестнице, чтобы затеять тот разговор. Могу представить, как он поворачивается ко мне и говорит: «Привет!». Могу представить его лицо, не то чтобы слишком эмоциональное. Не хочу сказать ничего плохого: просто парень, с которым мы были знакомы, который пытался поддержать дружескую беседу про драфт НФЛ.

«Эй, Майк… Ты видел, кого «Фэлконс» взяли на драфте?»

«Нет, я разговаривал по телефону. Кого?»

«Мэтта Райана».

И, как я уже говорил, моё сердце упало.

Я сделал всё, чтобы выглядеть обычным образом. Не подать вида:

«Неужели? Что же, круто!»

Но мне едва хватило сил даже на это. И мое сердце всё ещё продолжало падать.

Мэтт Райан.

Я знаю, люди говорят иногда про что-то неожиданное и плохое, что это было как «удар под дых», но я никогда не понимал этого выражения до того момента. Мэтт Райан. Я просто повторял его имя в своей голове, снова и снова. Каждый раз, когда я думал о том, что это значит, у меня перехватывало дыхание – но я ничего не мог поделать с этим.

Мэтт Райан. Следовательно, квотербек.

До того момента я имел не так уж и много: у меня не было ни моих денег, ни моей репутации, ни, что хуже всего, моей свободы. Но у меня оставалось одно – я имел эти пять слов: Майк Вик, квотербек, «Атланта Фэлконс».

Но как только я услышал «Мэтт Райан», что же … У меня не осталось и этого.

После этого я понял, что всё изменилось. Я понял, что не будет никакого возвращения: ни старта в Атланте, ни игры в Атланте, ни даже жизни в Атланте. Мэтт Райан. После этого, я знал, всё было кончено.

Моя бабушка скончалась менее чем через неделю, а я подал заявление о банкротстве через несколько недель вскоре после этого. Не каждый человек в состоянии назвать точную дату, когда его жизнь рухнула, но для меня это не сложно: 26 апреля 2008 года. День, когда родилась моя мама, а моя бабушка перенесла инсульт. День, когда «Фэлконс» взяли на драфте Мэтта Райана, квотербека из Бостонского колледжа.

День, когда я потерял Атланту.

Обо мне существует множество искаженных представлений – тысячи! Возможно, слишком много, чтобы сосчитать. Однако, если бы я начал пытаться опровергать всё то, что люди напридумывали, это письмо не закончилось бы никогда. Так что я просто пропущу 99% из всего этого и сразу перейду к главному: одно из самых больших заблуждений обо мне – это то, что у меня плохие отношения с Мэттом Райаном.

Вообще-то, мы с Мэттом в прекрасных отношениях.

За последние несколько летних периодов мы оба посещали лагерь Родди Уайта в Южной Каролине и успели узнать друг друга получше.

Когда мы там бываем, дружище, мы всегда находим какое-то время, чтобы выбраться перекусить вместе – я, Мэтт и Родди. И мы неплохо проводим время, общаясь друг с другом. И, да, мы можем поделиться парочкой историй про футбол, но дело вовсе не в этом. По большому счёту, мы просто парни, пришедшие поесть замечательной еды и отпустить пару-тройку не самых тонких шуток, ну, ты понимаешь, о чём я – просто собраться вместе. Это добрая дружба, а Мэтт очень хороший парень. Действительно крутой, действительно забавный, действительно вдумчивый – Мэтт парень такого типа, про которых старики обычно говорят «замечательный молодой человек».

И точно так же, как люди впадают в шок, когда я говорю им «Я болею за «Фэлконс»», они шокированы, когда узнают, что мы с Мэттом проводим время вместе.

И я понимаю это. Я имею в виду, я только что рассказал вам свою историю заключения, историю того, как моя жизнь рухнула. И очевидно, что моя карьера и карьера Мэтта имеют очень уникальную точку пересечения. Я не буду делать вид, будто у нас нет общей истории, или делать вид, что на определенном уровне некоторые плохие воспоминания меня не беспокоят. Но это не вина Мэтта.

Дело во мне.

Я рассказал вам о худшем дне в моей жизни, но не говорил, что случилось после. А после я медленно, но верно заключил мир с самим собой. Медленно, но верно я пришел к пониманию, что так же, как я довёл себя до тюрьмы, так же я довёл «Фэлконс» до того, что они стали искать нового квотербека. Я имею в виду, как я мог не ожидать того, что они будут двигаться дальше? Как я мог обвинять их? Я был тем, кто совершил ошибки – и из-за этих ошибок они просто сделали то, что должны были сделать.

И Мэтт – к счастью для «Фэлконс», к счастью для Атланты, и, если честно, даже к моему счастью, – был большой частью всего этого.

Люди должны понять: я чувствовал свою вину и свою ответственность за то, что клуб «Атланта Фэлконс» откатился назад. И если бы Мэтт не заиграл сходу… Тогда моё чувство вины перед городом только бы усилилось. Поймите, я просто человек. Да, мне было больно, когда «Фэлконс» задрафтовали Мэтта Райана. И какое-то время я мог испытывать зависть к его позиции. Но Мэтт стал таким успехом, что это была радость для меня. Для меня это стало облегчением. Это успокоило мой разум.

И то же самое относится к его титулу MVP в этом сезоне (я отдал ему свой голос) и этому удивительному пути к Супербоулу (я ставлю на победу «Фэлконс», 23-16). Радость, облегчение, спокойствие разума. Вот что я имею в виду, когда говорю, что Атланта – это семья. Семья – это не только когда тебе хорошо, или когда это удобно, или когда легко любить. Семья – это когда ты любишь несмотря ни на что.

И такова же моя любовь к Атланте – несмотря ни на что.

Поэтому, когда кто-то спрашивает меня, на что похожи мои отношения с Мэттом Райаном… Я просто думаю: дружище, ты хоть понимаешь, как много у нас с ним общего? Мэтт один из очень немногих людей в мире, кто знает, на что это похоже – вести этот город в качестве квотербека «Фэлконс». Кто знает, каково это – взвалить на свои плечи всю Атланту.

Атланта является семьёй для нас обоих.

И, насколько я понимаю, мы с Мэттом – тоже семья.

Я страдал в ожидании телефонного звонка.
Когда я услышал, что «Фэлконс» собираются устраивать церемонию в честь последней игры регулярного сезона в «Джорджия Доум» и что они хотят пригласить некоторых известных игроков клуба вернуться в Атланту и принять участие в церемонии… Дружище, после того, как я это услышал, всё, о чём я мог думать – это приглашение. Я хотел услышать этот телефонный звонок. Я сохранял хорошие отношения с командой на протяжении многих лет, но всегда на расстоянии. После всего случившегося я думал, что команда никогда не решится принять меня обратно в своё лоно, по крайней мере, ни в одном официальном или публичном качестве. Я понимал это. Но когда я услышал об этой церемонии… Ну, зная свою роль в истории клуба, я просто подумал, неужели, наконец, настало мое время?

Я знал, что они начали делать звонки, но я не хотел распалять в себе бесплотные надежды. Но, если между нами, я болезненно желал этого. У меня вошло в привычку проверять свой телефон на предмет пропущенных вызовов с кодом Атланты. Каждый час, да чего уж там – каждые несколько минут, я просматривал свои оповещения, по два раза проверяя входящие сообщения, убедившись, что мелодия звонка стоит на максимальной громкости, чтобы не пропустить момент, когда со мной попытаются связаться. Как я уже сказал, я пытался не надеяться понапрасну, но довольно скоро, должен признать, надежда пустила во мне ростки. Если бы меня не попросили принять участие в церемонии, и я не смог бы попрощаться со стадионом «Джорджия Доум», будучи частью его… Моё сердце было бы надолго разбито.

И, наконец, раздался звонок. Я был в Аризоне, ехал в аэропорт, когда номер Кевина Уинстона, менеджера по развитию игроков «Фэлконс», высветился на моём экране. Мы с Кевином поддерживали контакт на протяжении многих лет, и мы продолжим общаться по-прежнему, но все равно, когда я увидел его номер, я прекрасно понимал, о чём пойдёт речь. А потом он просто сказал: «Майк, я думаю, что пришло твоё время вернуться домой.»

Вернуться домой.

В моей голове было столько мыслей в тот момент, когда раздался звонок. Я думал, каким невозможным подобное казалось в то время, пока я был в тюрьме. Я думал, каково это будет – снова надеть на себя джерси Атланты под моим 7 номером. Но чаще всего мои мысли крутились вокруг Артура Бланка. Для меня он не просто владелец команды «Атланта Фэлконс», он всегда был очень добр ко мне. Во многих отношениях он стал моим наставником. Когда я вышел из тюрьмы, он одним из первых связался со мной. И я думал, сколь много это значит для меня – снова вернуть его доверие после всех этих лет.

Я был так счастлив, что не помню большую часть разговора. Однако я абсолютно уверен, что не прошло и секунды, как я сказал Кевину: «Я буду».

Я прилетел в день церемонии, и единственное, о чём я думал во время полёта, было – как меня встретят? Я знал, что связь между мной и городом всё ещё оставалась, и фанаты поддерживали меня многие годы. Но тем не менее… Последние два раза я посещал Атланту в форме чужих команд. И вполне естественно, что в гостях ты получаешь свою дозу негатива от болельщиков.

Но вернуться и предстать перед фанатами в форме «Фэлконс»? Прошло почти 10 лет. Такое не предугадаешь.

Церемония была организована таким образом, что игроки выезжали группами, сидя в в огромных пикапах, имена всех парней звучали из колонок, а сами они махали трибунам, проезжая круг почёта по полю. Это было очень круто.

Пришла очередь последней группы, где оказались я и Родди. Но дело в том, что нас ждал не пикап.

Это был кабриолет.

Мы с Родди через многое прошли вместе, поэтому он действительно хорошо знал меня. И вот он видит, как я стою и смотрю на эту тачку… И я знаю, что он может озвучить мысли, мелькавшие в моей голове: мы будем как на ладони перед всеми, будто выставочные экспонаты, мы будем намного более открыты взглядам, чем предыдущие участники. Это значит, что люди в буквальном смысле могут взглянуть мне в глаза, увидеть, как я отреагирую на одобрение –  или неодобрение – фанатов. А всё-таки в глубине своего сознания (или даже на поверхности моего сознания) я опасался, что это неодобрение будет. И это изрядно добавило мандража ситуации.

Пока нашу машину готовят к выезду, я делаю всё, чтобы не запаниковать. Я говорю себе: “Слушай, в этом здании, на этом стадионе, прямо сейчас у тебя больше фанатов, чем во всём остальном мире вместе взятом”. И, конечно, у меня был Родди, который глядел на меня со своей вечной ухмылкой и сжимал мои плечи, повторяя снова и снова: “Бро. Бро!”.

«Это будет просто срыв башки!»

А потом в самый последний момент… Я помню, как меня окутало спокойствие. Я перестал нервничать, посмотрел на Родди, и мы рассмеялись. И я просто подумал: «Что же, момент настал. Что бы ни случилось потом, ты сделал это, ты вернулся. Ты ждал этого 10 лет, но сегодня ты стоишь здесь. Ты дома. Поехали!».

И мы поехали.

Дружище, знаешь, я едва ли могу подобрать слова, описывающие происходившее тогда. Потому что это было так прекрасно!

Свет был таким ярким – и я просто позволил его потокам омывать меня. Если бы в тот момент я ослеп, я бы согласился на это.

Крики толпы были такими громкими – и я просто позволил им литься в мои уши. Если бы в тот момент я оглох, я бы согласился на это.

И чем дальше по полю мы проезжали, тем свет становился ярче и ярче, а звуки – всё громче и громче. Я не то чтобы хотел умереть прямо тогда, перед 70-тысячной толпой, но знаешь, это был один из тех моментов, про которые ты думаешь: «Я могу умирать прямо сейчас. Я бы согласился и на это тоже».

Это было идеально.

И да, я бы солгал тебе, если бы не сказал, что тогда, вернувшись наконец на поле «Джорджия Доум», слышав реакцию толпы, сидя плечом к плечу рядом с Родди, я не подумал на секунду, всего на долю секунды: что бы я отдал ради того, чтобы выйти сейчас на поле и сыграть последнюю попытку? Одну последнюю попытку, прямо сейчас, пока все здесь? Что я был бы готов отдать, чтобы просто соскользнуть с катящейся машины, назначить Родди длинный маршрут и пробежаться по этой траве, как было раньше?

Но я глубоко вдохнул, оглянулся на Родди, а затем поднял голову и посмотрел на всех тех зрителей, что собрались на стадионе: ряд за рядом, второй ярус, верхние этажи, всё выше и выше, и выше, и ещё выше, до самых слепящих огней «Джорджия Доум»… Я прикрыл глаза, и это чувство наконец покинуло меня.

И я осознал: вот он, последний розыгрыш. Просто вернуться сюда, на это поле, прямо сейчас – это и есть момент окончания.

А фанаты продолжали выкрикивать моё имя, и я всё хотел что-то прокричать им в ответ. Но потом я подумал: нет.

Это Атланта.

Внутри семьи тебе не нужно лишних слов.

Сейчас мне 36. Моя карьера так и не вышла из пике, в моей жизни начинается новая глава, и я ничего не могу с этим поделать, но я уверен, что наконец-то прошёл полный круг: «Фэлконс» вернулись в Супербоул… и я буду там.

Не на поле, как я мечтал когда-то. Не поднимающий вверх трофей Ломбарди, что казалось мне моим предназначением когда-то давно.

Но я буду там, буду болеть за свою команду сильнее, чем кто бы то ни было. Я буду сидеть и смотреть, надеяться и молиться.

Будто бы я снова там, всё ещё там, сразу за центром – будто бы я сам и есть «Атланта Фэлконс».

И в моем сердце, я всегда ими буду.