Предыдущие главы: 1, 2, 3, 4, 5 (начало), 5 (продолжение), 6, 7 и 8, 9, 10 (начало), 10 (продолжение),11,12, 13 и 14, 15, 16, 17, 18 (начало), 18 (продолжение), 19, 20 и 21, 22, 23, 24, 25, 26

27

Когда я шел на тренировку 15 октября, то знал о Моратории («Национальный мораторий» — серия прошедших по всей Америке массовых протестов против Вьетнамской войны – прим. пер.) и стыдился того, что не мог в тот день поучаствовать в приближении конца войны. Я не вполне понимал, что мне делать. По пути на стадион я прошел мимо группы людей, которые раздавали петиции «Комитета бизнесменов за окончание войны во Вьетнаме». Содержавшееся в петиции заявление было достаточно мягким, это была обращенная к президенту страны просьба о скорейшем завершении войны и постепенном выводе войск. Подходя к углу, на котором стояли те люди, я подумал:

«Вау, будет хорошо, если эту петицию подпишет как можно больше футболистов».

Однако потом я решил, что от этого будет мало пользы. Эта идея слегка встревожила меня, потому что мне нужно было подойти к каждому человеку в команде и попросить его подпись, а этого я особенно не хотел делать. Я подумал: «Какого черта!», взял агитационную литературу, несколько петиций и отнес их на стадион. Там я разложил агитки по почтовым ящикам парней, взял петицию, планшет и ручку и начал обходить раздевалку, собирая подписи. В итоге мне удалось получить 37 подписей из 50 возможных. Некоторые спрашивали, для чего будет использована петиция, и я отвечал, что её отправят президенту Никсону.

Прошло несколько дней, я всё ещё не отправил петицию и решил показать её своему другу, который занимался рекламным бизнесом.

«Посмотри, может она нам пригодится», ‑ сказал я ему.

При этом я попросил его никому не показывать и не передавать петицию, потому что перед использованием её в публичных целях я должен был посоветоваться со всеми подписавшимися под ней парнями. Примерно через 3 недели этот человек отправил петицию главе «Комитета бизнесменов за окончание войны во Вьетнаме», Уолтеру Харди. Сам Уолтер был за городом, поэтому письмо открыла его секретарша. Понимая потенциал этой петиции, она отправила её другому члену «Комитета», бывшему рекламщику, который переписал текст петиции, сделав изложенные в нем требования более жесткими, и переслал в United Press International (на тот момент одно из крупнейших информационных агентств в мире – прим. пер.). В среду перед игрой с «Детройтом» мы готовились выйти на тренировку, как вдруг Чарли Виннер созвал специальное собрание. Он зачитал текст петиции, а также заметки, сделанные им по ходу разговора, который у него только что состоялся со Сторми Бидвиллом. Чарли сообщил нам, что скоро петиция будет опубликована новостными агенствами, и пусть парни не удивляются, когда увидят её в газетах. После того как он закончил зачитывать текст петиции, Ларри Столлингс встал и сказал:

«Тот, кто виноват в этом, должен попытаться остановить публикацию петиции».

Так как все знали, что это моя затея, я поднялся и сказал, что не в курсе, как петиция попала в UPI, но попробую выяснить. Собрание было окончено, и я вместе с остальными собирался выйти на поле, но Виннер остановил меня и сказал:

«Слушай, я не хочу, чтобы ты сегодня тренировался. Разберись с этой петицией как можно быстрее».

Так что я снял каркас, накинул плащ и начал по телефону выяснять, как петиция попала в UPI и у кого она сейчас. Я узнал, что петиция находилась в офисе Уолтера Харди в здании «Соляной компании Харди» в Сент-Луисе, и отправился за ней туда. Секретарша принесла извинения и рассказала о случившемся. Один из журналистов UPI связался с нашим пиарщиком Джо Поллаком, чтобы подтвердить информацию о петиции. Поллак убеждал парня придержать публикацию и позвонил Сторми Бидвеллу в Чикаго. Сторми пришел в ярость и позвонил Виннеру. Когда петиция оказалась у меня, я набрал Сторми и объяснил всю ситуацию.

На следующий день я посчитал нужным выступить перед командой, хотя мне было стыдно, ведь всё выглядело так, будто я предал их доверие. Поднявшись, я объяснил, что произошло. В заключение я сказал, что по-прежнему считаю, что мы могли бы составить нечто вроде письма или петиции в знак протеста против войны во Вьетнаме. Когда я говорил это, то заметил, как Виннер злобно сжал челюсти. После моего выступления он поднялся и пробурчал что-то о том, как он высоко ценит моё обращение к команде, а потом сказал:

«Любой, кто в дальнейшем будет заниматься политикой, будет иметь дело с главным тренером».

Я вышел в старте на игру с «Детройтом» и выступил достаточно хорошо. Оправившись от травмы, я вернулся в привычный ритм и надеялся мощно провести финальную часть сезона. Мой брат Деннис навестил меня, и мы проговорили весь вечер о футболе и связанном с ним дерьме: о тренерах-диктаторах, тупых правилах, патерналистских порядках, а также о том, как возвеличивание индивидуальной и коллективной жестокости оказались главным футбольным разочарованием. Тогда я чувствовал себя по-настоящему хорошо, потому что лучше, чем когда-либо, понял самого себя и то, чем занимаюсь.

В следующее воскресенье мы должны были играть в Сент-Луисе против «Филадельфии». В понедельник мне позвонил Сэнди Падве, спортивный обозреватель из Philadelphia Inquirer. Поговорив с ним несколько минут, я решил, что ему можно доверять, поэтому в точности изложил то, что думаю о себе и футболе, о том, как я рассматриваю футбол в контексте общества. Я сказал ему:

«Когда в обществе произойдут изменения, на которые я надеюсь, футбол станет пережитком прошлого».

На утренней тренировке в субботу перед игрой с «Филадельфией» я почувствовал настолько сильную боль в груди, что едва мог встать. После тренировки я пришел к Роквеллу и рассказал о своей проблеме, а он позвонил врачу команды, доктору Ньютону, которы решил, что мне нужно пойти домой и отдохнуть, так как, возможно, у меня развился плеврит. Я пришел домой и тут же лег в постель. Меня начало лихорадить в 10 вечера, температура поднялась до 40 градусов и спала только к 4 утра. Эта 24-часовая простуда истощила меня, но я пошел на игру и в 10:30 был у доктора Ньютона. Он спросил о моем самочувствии, и я ответил ему, что готов к игре, но чувствую слабость. Ньютон сказал, что ему нужно посоветоваться с тренерами, описать моё самочувствие и позволить им решить, выйду я на поле или нет. Когда он выходил из тренировочной комнаты, я попросил передать им, что я готов играть:

«Я чувствую небольшую слабость, но после двух таблеток бензедрина буду в порядке».

Доктор ушел и поговорил с тренерами. Когда я переодевался, ко мне подошел Дон Шройер и спросил о самочувствии. Я сказал ему то же самое, что и  Ньютону, и он ответил:

«Ладно, мы хотим, чтобы ты пропустил этот матч, вместо тебя в старте выйдет Росема».

Росема вышел и провел средненький матч. Во вторник после разбора записи игры мы вышли на трдиционную легкую тренировку. Я занял свою обычную позицию правого лайнбекера. Шройер закричал:

«Росема, вставай сюда!»

Понятно, что он имел в виду «Вставай сюда вместо Мэггиси», хотя и не назвал мою фамилию. Я ушел на бровку, не понимая какого чёрта происходит, почему меня понизили. Интересно, что до конца сезона Шройер и словом со мной не обмолвился. К концу тренировки я был в ярости. Как только в дверях появился Чак Друлис, я сказал ему, что должен поговорить с ним. Мы отошли в сторону и я спросил:

«Почему меня убрали во второй состав?»

«А тебя убрали?»

«Да, разве ты не видел сегодняшнюю тренировку? Первым номером вышел Рокки».

«Ну, я не знал, что тебя убрали из старта, но иногда мы переставляем людей в другие составы, так что на твоем месте я бы не беспокоился», ‑ сказал Чак.

Я всё ещё был зол и подумал, что он просто уходит от ответа.

«Слушай, ты тренер защиты?», ‑ спросил я.

«Да, но…»

«Никаких «но», Чак, меня убрали во второй состав».

«Честно, Дэйв, я ничего об этом не знаю. Я встречусь с главным и поговорю с тобой завтра», ‑ ответил он.

В этот момент, по какой-то непонятной причине, я поверил в то, что Чак и правда был не в курсе.

На следующее утро я встретил Чака в коридоре, который вел в офис «Кардиналс». Он опустил голову, чтобы уйти от разговора со мной, так что мне пришлось догнать его и окликнуть. Чак повернулся и я спросил:

«Ну как, ты узнал, в чем дело?»

«Да, я поговорил с Виннером, и мы решили, что некоторое время в старте поиграет другой парень».

Я думал об этом всю прошлую ночь и понял, что мне пудрят мозги.

«Большое спасибо, Чак», ‑ проворчал я и пошел в раздевалку.

В тот же день после тренировки я столкнулся с Чарли Виннером, когда он выходил из раздевалки. Мы отошли в сторону, и я спросил:

«Почему меня понизили?»

«Дэйв, в тренировочном лагере я сказал всем, что не обязан отчитываться за свои решения».

«Чарли, можешь приберечь эти истории для новичков, я отыграл в лиге 7 лет и думаю, что заслужил нормального объяснения».

Удивившись, он ответил:

«Хорошо, мы посчитали, что в матче с «Детройтом» ты сделал много ошибок, и захотели выпустить в старте Росему».

В этот момент мне захотелось вырубить Чарли или наорать на него, но я ничего не ответил, и он просто ушел. Я был понижен до «подрывного отряда», но решил не сдаваться и был маньяком на кик-оффах. До конца сезона никому не удалось сбить меня с ног.

Две недели спустя Боб Роу пытался поддеть Джека Роквелла, который придерживался крайне правых взглядов, спросив его мнение о резне во вьетнамской деревне Сонгми, которую устроили американские солдаты. Рик Сортун сидел на столе, пока ему тейпировали ноги, а я стоял рядом. Джек сказал какую-то глупость про «превратности войны». Рик проглотил эту наживку и обрушился на него с критикой, потом присоединился и я. Внезапно Джек прекратил тейпировать ногу Рика, посмотрел на меня и сказал:

«Дэйв, я слушал тебя в течение 5 лет. И хотя я не верил в то, что ты говорил, по крайней мере, я уважал твою точку зрения».

В этот момент он перешел на крик:

«Но то, что ты сказал той филадельфийской газете, я никогда не потерплю».

И тут передо мной предстала полная картина, и я захохотал. Я спросил Джека:

«Могли тренеры прочитать ту статью?»

«Конечно, мы получаем все газеты из городов, где есть команды НФЛ».

Теперь всё было ясно. Тренеры не видели статью Сэнди до игры с «Филадельфией» и, очевидно, пришли в ярость, увидев мои комментарии. После этого они решили понизить меня.

Оставшаяся часть сезона превратилась для меня в кошмар. Я каждый день приходил на тренировки, но тренерский штаб полностью игнорировал меня. Виннер, Шройер, Ворис и Друлис почти не говорили со мной после того интервью. Я просто отбывал номер, бегая в «подрывном отряде». После последней игры того сезона против «Грин-Бэй» я говорил с Ларри Столлингсом. Он сказал:

«Дэйв, я не знаю, что случилось между тобой и тренерами, и не хочу этого знать, но без тебя защите приходится тяжело».

По окончанни сезона я наслаждался свободой. Я полетел на Западное побережье, где встретился с Чаком Друлисом-младшим в доме Кена Кизи и закинулся отличной кислотой. Спустя 4 дня после возвращения из Калифорнии мне позвонил Джек Скотт, который преподавал курс о спорте и американской жизни в Университете Калифорнии в Беркли. Сэнди Падве, близкий друг Джека, рассказал ему о моих идеях, а мне отправил книгу Джека «Спорт для спортсменов», так что мы немного знали друг друга, хотя никогда не встречались. Джек попросил меня стать приглашенным лектором в его курсе, и я согласился. Последовавшая за этим неделя, которую я провел в Сан-Франциско, была одной из самых насыщенных в моей жизни. Всё прошло отлично. Оказалось, что у нас с Джеком был похожее спортивное прошлое, он тоже прошел через жернова спортивного департамента «Сиракьюз», хотя и на несколько лет позже меня.

Общаясь с футболистами Университета Калифорнии, которые ходили на курс Джека, я обнаружил, что хотя мы с Риком Сортуном являлись редкими исключениями в профессиональном футболе, многие студенты-футболисты были гораздо ближе к тому, чтобы стать бунтарями от мира спорта, чем я и Рик в студенческие годы.

Когда я вернулся домой, то уже знал, что нужно сделать. Я продал дом в Сент-Луисе и большую часть мебели. Мы со Стэйси погрузили в машину детей, немного вещей и собаку Сэма и отправились в Беркли. На это ушло много времени, но я, наконец, порвал с прошлой жизнью.

Теперь, когда футбол и спровоцированное им раздвоение личности ушли в прошлое, я понял, что могу заняться настоящим делом – присоединиться к другим людям и организациям, которые пытаются изменить наше общество.